Только чьи-то руки удерживают. От них идет легкое тепло. И волнение. Волнение за меня?

— Карина…

— Что? — шепчут губы. Почему-то безвольно. Странно. Никогда так не было.

— Карин…

И чей-то шамкающий недовольный вопль:

— Че надо? А ну, пошли отсюда! Я милицию вызову.

— Слушай, дед, — раздается надо мной. — Аптечка есть? Ну, успокоительные какие-нибудь? Видишь, плохо человеку.

— Водка есть, — сообщают уже задумчиво.

— Неси.

Через минуту я делаю глоток. Что-то гадкое и — главное — теплое летит вниз по пищеводу.

— А-а-ах! — выдыхаю я… И понимаю, что снова могу дышать. Сипло, правда, но! У меня получается. Хриплю: — Спасибо.

— Да не за что, доню, — смущенно отвечает дед. — Ты чего орала, как оглашенная?

— Машину угнали, — поясняет Серый. — Белая такая, ауди. Тут у вас была.

И я не успеваю удивиться, как он и номера называет.

— Тю-у, та не угнали ее. Маратик бегал, суетился. Глазенками своими сверкал, да верещал как резаный. На эвакуаторе увезли. Гайцы.

— О, — обнимает меня покрепче Серый. — Всего-то. Спасибо, дед, будь здоров.

— Спасибо, — шепчу я, прикидывая, во сколько мне обойдутся хлопоты знойного мужчины.

Купюра из рук Серого деликатно перекочевывает деду в карман.

— Слушай, — рокочет он, — у меня предложение.

— Какое?

— Давай этот сумасшедший день уже закончится.

— А… как же…

— Твоя девочка завтра утром будет ждать под окнами. А сейчас мы просто поедем домой.

И меня накрывает теплой волной. Я привстаю на цыпочки и целую его, держа обеими ладонями шершавый подбородок.

— Я с ума сойду! — выдыхает Серый, сжимая меня до хруста ребер.

И целует в ответ. И отчего-то смеется. Мне хочется спросить — почему такое безобразие, но коснуться губами этого смеха, этого счастья, зачерпнуть из его эмоций света — намного важнее. И я просто не могу оторваться… пока не заканчивается воздух.

— Карина-а-а…

Серый тяжело дышит, его взгляд плывет, а его ладони по-собственнически поддерживают меня чуть ниже спины. Чтобы не упала. Потому что я же на ногах уже не стою, а она все вертится. Или качается. Не важно, пусть просто он меня держит, ладно?..

— Ага, — киваю я и снова тянусь к его губам, у него совершенно потрясающие губы, и целуется он как бог, и…

— Если мы не прервемся, я… честно слово, решу, что… — он глотает слова, и это безумно трогательно и безумно горячо. — Черт. Где здесь пещера? Или место, где нет людей…

Теперь моя очередь смеяться. Над ним. Над собой. Я бы тоже не отказалась сейчас от пещеры. Или осквернить министерский стол Марата — чтобы утром пришел и нашел.

— Это летний Сочи, милый, — я тихо хихикаю своим дурацким мстительным мыслям. — Тут полно людей.

— Чер-р-рт. — Серый прижмуривается и трясет головой. Не отпуская меня, а то вдруг в самом деле упаду. И думает вслух: — У меня в номере Иван… а у него стена. Обваленная. Мной… Черт, это долгая история. Так. Идем. Нужна машина. Или я за себя не ручаюсь.

Меня тянут куда-то. Я слушаюсь, совершенно завороженная этим безумием. Вокруг — ночной Сочи, что-то сверкает, хохочет, орет пьяные песни. Пахнет магнолиями, персиками, шашлыками, пылью и морем. Пахнет Серым — терпко, резко, меня ведет от его запаха, от его тепла рядом.

Он ведет меня, и мы целуемся на ходу, я трусь щекой о его плечо, и он шепчет какие-то милые глупости, мне кажется, вот-вот стихи читать начнет…

Нет. Целоваться интереснее, чем стихи. Безумный вечер, я устала как собака, ноги гудят и каждый шаг дается с трудом, но почему-то я улыбаюсь, как дура.

Ну, я тут не одна такая дура, что не может не радовать.

Мы ловим такси где-то неподалеку, где именно, я не понимаю. Из всех ориентиров на местности остался один Серый, как ось чертова мироздания, как… не знаю я. Ничего не знаю, кроме того, что если этой ночью не получу его себе, то убью всех, кто смел мешать.

Меня усаживают на заднее сиденье, обнимают за плечи. И мы едем куда-то — мне опять все равно, куда, потому что хоть мы и ведем себя прилично, это не мешает. Ага. Не мешает Серому гладить мою руку, рисовать огненные круги на запястье и прощупывать фаланги пальцев так, словно он — археолог, а моя рука — произведение искусства какой-то древней цивилизации. Как можно так ласкать руку, словно поклоняешься божеству? Так, словно этой ласки достаточно, чтобы я превратилась в музыкальный инструмент, послушный его пальцам, чтобы из моего горла рвался стон…

— Черт. Карина-а… — в его голосе жаркая, томительная беспомощность.

И когда я открываю глаза — а я их закрыла, да? — на меня смотрят так… так… словно я вонзила ему в сердце кинжал, а он даже не пытается его вытащить, только насадиться сильнее — чтобы между нами не осталось ни сантиметра, ни миллиметра воздуха, чтобы умереть с моим поцелуем на губах…

— Черт. Серый, — я испуганно отодвигаюсь.

Правда. Страшно. Слишком сильное притяжение, как-то не для курортного романа, а для шекспировской драмы. Не хочу драму.

Серый тоже не хочет драму. Он берет себя в руки (нет-нет, никаких пошлых ассоциаций, просто тут кто-то перевозбудился!) — и улыбается, чуть отводя взгляд.

— Приехали, — подал голос таксист.

Слава ему, спасителю нравственности и морали. И меня — от пожара.

Правда, от пожара не убегают так медленно, не позволяют открыть для себя дверцу авто, подать руку — и не прислоняются к источнику возгорания. Вот если бы к пожарному… мужественному, высоченному пожарному, который завораживающим басом говорит:

— Кари-ина…

Такси стартовало с ревом злобного динозавра. Здесь, в тишине среди реликтовых сосен, звук разнесся далеко и вернулся эхом. Достаточно громкий звук, чтобы я немножко очнулась и хотя бы огляделась.

Сосны. Реликтовые. Среди них — пафосные, в стиле неомодерн постройки. Незаконные, если я хоть что-то понимаю. Заповедник же. Но… В общем, отель не для простых смертных. А для очень скромных бизнесменов. Скромнее некуда.

На свежем-пресвежем воздухе. Восхитительно прохладном. Аж мозги прочищает. Ну так, слегка. Достаточно, чтобы не поддаться искушению потянуть своего мужчину под ближайшую сосну.

— Кари-ина, — снова прошептал Серый мне в волосы и чуть-чуть, слегка, ослабил хватку на плечах.

— Э… погоди, — попыталась я отвлечься от насущного, горячего и чертовски близкого мужского тела, подающего более чем отчетливые сигналы о намерениях. Под сосну. Или прямо тут. — Стена, да… Ты стену обвалил? Несущую?

Идиотский вопрос, но уж какой есть. Мысли о работе — они такие. Всегда помогают снизить градус очарования.

— М-м… ага. То есть не-а. Не знаю. — Серый тяжело вздохнул и еще на пару миллиметров отодвинулся от меня. Вздохнул еще раз, явно в надежде на отрезвляющий эффект свежего воздуха. — Я ж не спрашивал. И не совсем того, обвалил. Ага. Просто вынес немного. С балкона… в смысле с дверью. Нечаянно.

— Ого, — я рассмеялась: такой трогательно смущенный медведь, это же немыслимая прелесть!

— Или я силен, или стена фиговая, — прошептал он, суматошно блестя синими глазами.

Однако руки сунул в карманы, потому что… Потому что свежий сосновый воздух коварен. Не отрезвляет ни на грош. Еще одно касание, и мы даже до ближайшей реликтовой сосны не дотерпим. Вот прямо тут все и случится, перед дверьми пафосного отеля в стиле неомодерн.

— Посмотреть бы, — мечтательно протянула я.

Серый раздул ноздри, сглотнул, с явным усилием сделал полшага назад.

— На мою силушку молодецкую? — ухмыльнулся он с таким вызовом… с таким подтекстом…

Черт. Зря это он — шаг назад и руки в брюки. Мне ж теперь видно… силушку его. Молодецкую. Двухдюймового калибра. Черт.

— На то, как отстроено, — выдохнула я, собрав в кулак последние остатки морали и нравственности.

Он засмеялся, запрокинув голову. Открывая шею — сильную, жилистую, с четко проступающими синеватыми венами. Ему кто-то говорил, что это противозаконно, вот так выставляться напоказ? Так, что отчаянно хочется коснуться губами, прикусить — так, где бьется под кожей пульс.