Он сжал ладонями ее лицо и поцеловал. Фаллон пыталась вырваться из объятий, хотя ее сердце то бешено стучало, то замирало от его прикосновений.

— Отправляйся к своей нормандской шлюхе, мой господин! Помоги мне, о Господи! Тебе не удастся иметь нас обоих!

Ему удалось справиться с ее гневными руками и заключить в объятия. Он испытывал невыразимую радость. Было так сладко видеть, касаться, обнимать ее. Красота ее оказалась ярче, чем он представлял в воспоминаниях.

— Что с тобой? Ты злишься не на то, что я жег, грабил и разорял страну? Как его чисто по-женски — забыть обо всем, зато помнить о поцелуе с другой женщиной. И как же быстро ты забыла о ране, которую нанесла мне. Вспомни, что я застал тебя, когда ты целовалась с викингом.

— Ах вот оно что! — Фаллон с новой силой возобновила попытки вырваться. — А вы сэр, забыли, что сделали со мной?

— Миледи…

— Ты обещал, ты заманил меня и затем обманул…

— Принцесса, я получил огромное удовольствие от того вечера, и, надеюсь, ты тоже.

Фаллон продолжала браниться, но он притянул ее поближе, удерживая за запястья.

— Я так тосковал, леди. Разве жизнь здесь — такое суровое наказание?

В его голосе прозвучала удивительная нежность, и Фаллон смолкла, а сердце ее забилось еще сильнее. Он наклонился к ней для поцелуя, она не стала вырываться, и поцелуй длился долго. Когда он кончился, их глаза встретились.

— Пусти меня! Сейчас же! — проговорила она, не в силах преодолеть дрожь.

Он засмеялся и, погрузив лицо в ее волосы, вдохнул их аромат.

— Леди, я долго и трудно скакал сюда, чтобы увидеть, в каком состоянии моя собственность, а ты гонишь меня?

— Ты сам услал меня сюда!

— И страшно тосковал о тебе, принцесса… Страшно!

Он говорил хрипло и таким проникновенным голосом, что у нее прервалось дыхание. Она смотрела ему в глаза, чувствуя, как ее охватывает пьянящее возбуждение.

Аларик жадно приник ртом к ее губам, и она руками обвила его шею, погрузив пальцы в волосы на затылке. Он целовал ее, пока у них обоих не закружилась голова. Оторвавшись от ее губ, он понес ее на кровать.

Простое прикосновение его рук заставляло Фаллон вздрагивать в предвкушении ласк. Она хотела, жаждала его. Любовная битва была быстрой, неистовой, отчаянной, но сладость, которую оба испытали, была от этого ничуть не меньше. Фаллон не могла поверить, что Аларик вернулся, что он лежит здесь, рядом с ней.

Он поднялся на локте и внимательно обвел ее глазами. Фаллон вспыхнула, подумав, как она растолстела. И тем не менее чувствовалось, что Аларик околдован ее красотой. Он касался ее так, как она мечтала об этом, гладил холмик живота, легко целовал грудь.

— Тебе здесь хорошо было? — тихо спросил он.

— Да, очень… Матильда так добра. — И, поколебавшись, спросила:

— А тебе, мой господин?

— Я очень тосковал, — сказал он. Она радостно и счастливо улыбнулась, и он ответил ей доброжелательной, честной улыбкой. Он снова провел ладонью по ее животу и внезапно замер.

— Что это?

— Ой, Аларик, ты только посмотри: он бьет ножкой!

Он плотнее прижал ладонь и пальцы к ее животу и словно в ответ на это вновь почувствовал толчок. Фаллон засмеялась и в изумлении посмотрела на Аларика.

— Это первый раз?

― Да!

— Он бьет сильно и уверенно.

— Почему он? Может, это девочка…

Аларик покачал головой.

— Дамьен говорит, что мальчик. Не имею понятия, откуда он знает, но… Будет парень… Сильный, здоровый парень. — Аларик нежно прикоснулся губами к пушистой рощице и припухлому животу. Фаллон умиротворенно откинулась назад и счастливо улыбнулась.

Аларик лег рядом и некоторое время молча гладил ее волосы. Затем с огорчением вздохнул.

— Мне нужно передать некоторые вести Матильде и повидать кое-кого из мужчин.

— Не из женщин?

Он взял ее за подбородок и притянул к себе.

— Нет, Фаллон. С тех пор как я познал тебя, никто не влечет меня. Я не хотел говорить тебе это, но твоя красота сильнее меча и слова. И ты хорошо ею пользуешься.

Фаллон опустила ресницы, затем подняла глаза на Аларика.

— Она смеется надо мной, твоя прежняя любовница, мой господин. А я больше не смогу прятать плоды нашей связи, даже если бы свет и не узнал об этом благодаря Вильгельму. Я… — Она замолчала, нервно проглотила комок в горле. — Я не хотела, чтобы меня отсылали из Англии, потому что там мой дом. Но верно также и то, что я не хотела уезжать от тебя. Да, я пошла к Эрику, но прощения у тебя просить не могу, потому что выступила не против тебя, а за свою страну, чтя память об отце. Клянусь, у меня нет желания предавать тебя. И сейчас…

— Сейчас?

— Сейчас я молюсь о том, чтобы сказанное тобой было правда. Мне больно слышать ее насмешки, когда во мне растет твой ребенок.

— А что она говорит?

— Что я даже спальню с тобой не делю.

Он улыбнулся и провел пальцем по ее подбородку.

— Ты делишь со мной жизнь, Фаллон. Или, во всяком случае, начала… Матильда поместила тебя в эту комнату потому, что была зима, а эта комната теплее. Я не собираюсь спать отдельно от тебя, обещаю… И Маргарет будет знать об этом.

Он поцеловал ее в губы, а затем прошептал, обжигая ей рот своим дыханием:

— Вильгельм приедет на Пасху. Мы отпразднуем ее вместе с ним, а затем, как только я покончу с делами, поедем домой.

Фаллон почувствовала, как в ее груди поднимается теплая волна.

— И я рожу ребенка в Бошеме?

— Нет, любовь моя, это был дом твоего отца…

— В Лондоне? В Винчестере?

— Нет, не в Лондоне и не в Винчестере.

На глаза ее навернулись слезы, ибо она решила, что он дразнит ее.

— Но ты сказал, что мы поедем домой. Я думала…

— Ребенок родится в Англии. Но мы поедем в Хейзелфорд, потому что это место принадлежит нам и только нам. Там не было войны, не было разрухи. Ребенок родится там… Ты довольна?

— Да, — прошептала она. Аларик улыбнулся, поцеловал ее в лоб и поднялся. Одевшись, он отправился передать Матильде послание от Вильгельма.

Когда он ушел, Фаллон натянула на себя покрывало и удовлетворенно улыбнулась. Она не могла даже представить, что будет чувствовать себя такой счастливой, хотя к ее счастью примешивалось чувство вины. Ведь она будет продолжать борьбу! Но она боролась благородно. Возможно, она заслуживает сейчас того, чтобы пожить в мире.

Младенец снова ударил ножкой, и улыбка Фаллон стала еще светлей.

— Он любит нас, мой маленький. Конечно, он этого еще не знает, не умеет сказать. Но нет сомнения, что он нас любит.

Пасху Вильгельм и его люди праздновали пышно. После церковной мессы начались увеселения и зрелища.

Эдгар Ателинг, Эдвин и Моркер, многие английские бароны, все в праздничных нарядах, неизменно присутствовали на торжествах. Относились к ним почтительно, но, как Эдвин признался Фаллон, они чувствовали себя как птицы в позолоченных клетках.

— Вильгельм привез нас сюда, чтобы в Англии не оставалось людей, вокруг которых можно сплотиться, пока он в отъезде. Если бы ему удалось найти ваших братьев, они тоже были бы здесь. Нас выставляют на потеху норманнам, которые глазеют на нас, смеются над нашей одеждой и языком… Господи, как я хочу домой!

Проходили дни и недели, и Фаллон чувствовала, что в ней растет внутренняя напряженность.

Аларик уехал в Анлу, и она тосковала по нему. Она вызвалась сопровождать его, но он был в эти дни мрачным и замкнутым и только покачал головой.

В Анлу Аларик пробыл недолго, однако когда вернулся, в нем появилось нечто новое, чего она не могла понять. Не происходило ли подобных перемен и в ней самой? Она признавала, что ей было радостно находиться с ним на людях, и испытывала благодарность к нему, ибо ее беременность становилась день ото дня заметнее, а он везде открыто появлялся с нею. По ночам, в его объятиях, она чувствовала себя счастливой, но день приносил огорчения и тревоги, и она мечтала, чтобы он поскорее закончился.