А делать было нечего. Придется положиться на этого припадочного любителя сходить в самоволку за границу. Выхода не остается.

— Как зовут тебя, сержант? — поинтересовался я.

— Так Сашкой. Александр Петленко, из Харькова.

О, почти земеля.

— Ладно, Александр, пойдем, обсудим, что у нас тут и как.

Сержант даже удивил меня своей памятью: когда я полез в карман за его набросками, он только махнул рукой и тут же воспроизвел схему немецких позиций на новом клочке бумаги с точной привязкой к ориентирам. Да уж, талант громадный.

Условились обо всем быстро. А что там оговаривать? Будет сигнал с той стороны ракетой вместе с двумя очередями из пулемета, мы подавляем пулеметные гнезда и стараемся навести шороху в блиндажах. До этого я планировал поставить растяжки на батарее. На большее нас не хватит, но и сделанного будет достаточно, чтобы ночная атака наших получила шанс на успех.

Петленко еще раз повторил то, что должен будет сказать командованию на той стороне, маршрут нашего прорыва и опознавательные знаки. После чего встал, отряхнул гимнастёрку:

— Пойду я, тащ старший лейтенант. Пока доберусь, пока туда-сюда, лучше время в запасе будет.

— А ты пообедал хоть? — спросил я.

— За меня не переживайте, — улыбнулся сержант и снова пропал из виду. Только что здесь стоял, и тут же исчез. Фокусник, не иначе.

И снова потянулись часы ожидания, к сожалению, вовсе не безоблачные. Как призналась Вера, попытка растянуть запас обезболивающих ни к чему хорошему не привела. Перевязки превратились в настоящий ад. Стоны обожженных не давали покоя никому. И ведь не сбежишь в сторонку, командира видят все, будут потом говорить, что струсил и бросил подчиненных. Так что сцепи зубы и терпи, ходи, озадачивай до кого дотянешься.

Проходя мимо того места, где у Веры была перевязочная, я подумал, что что-то тут не то, не так, как привычно. Глаз за что-то цеплялся, и я никак не мог понять, чем эта перевязочная отличалась от виденных ранее. Я даже остановился, наблюдая за тем, как моя рыжая ловко управляется со своим делом. И вдруг до меня дошло: швы. При мне, насколько я помню, с какого-то времени ушивать раны перестали — так везли аж до госпиталя. Знакомые медики рассказывали, что это придумка главного хирурга Красной Армии Бурденко, так он борется с газовой гангреной.

Что там не так с этой гангреной, я, конечно, не понимал, хотя знал, что штука это крайне опасная и, если начнется, то с ногой или рукой можешь попрощаться. А то и зароют тебя по-быстрому. Но за рюмкой чаю (или спирту, кто ж теперь помнит) люди в белых халатах просветили, что газовая гангрена появляется только без кислорода, бактерии эти на воздухе мрут со страшной силой.

Ясное дело, я под руку Вере кричать об этом не стал. Может, я и перепутал что, кто знает. От медицины я далек, как от оперы. Про оперу я только знаю, что там всё поют. Даже если в сортир отлить хотят, и про это поют. Сам я эту оперу не видел ни разу, но на следствии со мной сидел один мужичок, билетер из театра, тот объяснял.

Так что я Веру дождался и только после этого рассказал про газовую гангрену и хитрые бактерии. Дескать, мне студент шепнул, который у нас в роте служил. Рыжая подумала и сказала:

— Очень это всем не понравится. Привыкли уже, что рану сразу после обработки ушить надо, а тут такое… Но дело хорошее, я бы сначала понаблюдала за ранеными, а потом это на самый верх донесла, чтобы приказом запретили. Без пинка не захотят. Гангрена ведь не у нас развивается, а в госпитале, недели через две. Я, к примеру, этого не увижу, поэтому для полковых врачей и медсанбатов — только приказом.

Вечером я собрал семерых, которые были сочтены способными пойти в бой. Даже гаденыша Борю привлек. Отпускать у себя не буду, чтобы и мыслей у говнюка не возникало рыпнуться. Как кто-то говорил, что врагов надо держать ближе, чем друзей. Сезин, конечно, не враг мне, но очень уж стремится. Скорее всего, из-за своей дурной головы, так на то я и командир, чтобы вложить мозги тем, у кого их не хватает.

Я даже не поленился — написал что-то вроде боевого приказа. Кто что делает, куда идет. Довел его и до Веры.

— Ты главное береги себя, не лезь по дурному один на немцев, — тяжело вздохнула рыжая.

— Тут уж как карта ляжет, — пожал я плечами. — Прорвемся к нашим, в Шепетовке пойдем в ЗАГС.

— Это ты мне так предложение делаешь? — засмеялась Вера.

— Ты же не против? — я взял подругу за руку, оглянулся. Мы отошли за машины, за нами никто не следил.

— Не против, — опять вздохнула рыжая. — Только неожиданно всё… А так хочется, чтобы и платье, и… всё!

— Все будет, обещаю!

— Петь, ты ведь в любви мне еще ни разу не признавался.

Вера выглядела уже даже не веселой, а озадаченной.

— Я вообще не по этому делу. У меня плохо выходит красивые слова говорить, про чувства там…, — я замялся.

— Все нормально, — Вера поднялась на цыпочки, поцеловала меня. — Я тоже тебя люблю. Береги себя! Слышишь?!

— Слышу, — я обнял Веру и прихватив гранаты, пошел в сторону луга.

Позицию немцев я обошел по большой дуге. Последние метров триста я прополз на брюхе, костеря эту войну, Гитлера, всю немецкую нацию, которая будто с ума сошла и полезла на всю Европу. А ты тут в пыли ковыряйся.

Батеряю охраняло два постовых, но так, тяп-ляп. Регулярно останавливались поболтать и покурить. Нет, не пуганый еще немец! Вот в 42-м фашисты будут настороже — световые ракеты бессчётно, жестянки на колючей проволоке…

Без особого труда я пробрался к зарядным ящикам, поставил там пару растяжек. Еще несколько гранат насторожил возле пушек. Если просто так кто пройдет, ничего не случится, ну, а если кому приспичит пострелять — пожалуйте бриться. Здесь всё, теперь побеспокоим пехоту.

Я посмотрел на часы. В свете луны засек время. Час ночи. Наши на той стороне уже должны были выдвинуться на позиции, а водители прицепить мой «ман» на буксир к машине Оганесяна. Надо поторопиться. Когда всё случиться, мы не знаем, а наготове быть пора.

Я вернулся, и мы поползли к немецким постам. Да уж, молодость прошла, устал основательно. Ладно, потом отдохнем. Если получится. Тьфу ты, не если, а когда. Моей целью был офицерский блиндаж. Добежать до него метров двести и забросать оставшимися гранатами. Совсем ерунда, если со стороны посмотреть. Одно только неудобство: нельзя теперь шуметь никак до последней секунды: какими бы разгильдяями ни были часовые, услышат враз.

И конечно же, без сюрпризов не обошлось. Боря кряхтел рядом со мной и ворочался так, будто он не сигнала к атаке ждет в непосредственной близости от вражин, а на танцах в парке культуры собирается пригласить на тур вальса красавицу-соседку. Даже живительные тычки локтем не очень его вразумляли. А через часочек примерно и вовсе решил отползти в сторону — помочиться приспичило убогому. Конечно же, я предложил ему дуть под себя, если такой нетерпеливый. Поерзал и успокоился.

А время тянулось медленно, будто кто-то там наверху прикрутил крантик, через который оно течет, почти до упора. Я старался отогнать всякие пораженческие мысли, но они всё лезли и лезли в голову. Боюсь представить, какое настроение царило среди наших, оставшихся у машин.

И вдруг ночную тишину разорвала очередь из пулемета. Длинная, патронов на десять-двенадцать. А через минуту еще одна. И следом за ними — две белых ракеты. Раздались выстрелы из пушек, новые очереди. Это уже от наших. Пора начинать.

Я вскочил на ноги и побежал к блиндажу. Часовой услышал и повернулся на звук, но я не стал останавливаться и отвлекаться на него. Пока он сдернет с плеча свой карабин, пока изготовится к стрельбе, я уже пробегу сколько-то, должен успеть. Только почему-то я не слышу за собой Борю. Где-то сбоку раздался выстрел из «мосинки», потом еще один, сразу после этого заработал немецкий пулемет, но вовсе не с немецких позиций. Действуют ребята, молодцы! А вот и мой часовой смог открыть огонь, да только попасть по бегущему в темноте не так и просто!