Джеф начал прятаться от мира. Перестал появляться со Стивом в стриптиз-баре. Забросил летние пляжи. Стив, смеясь, говорил друзьям: "Отстаньте, у нашего Медведя спячка!" Джефа это не задевало. Он пытался отвлечься самообразованием.

Имея аналитический ум, Джеф решил для себя, что он сам себе хороший пациент. Он отстранённо, холодный, наблюдал за своим поведением почти недоумённо. Пытался просчитывать свои реакции и, угадывая их, усаживался на верхней ступеньке складной лестницы, листая большие фолианты по психологии.

Он перечитал всю родительскую "коллекцию психов", как он её называл, и решил, что все психиатры – сдвинутые люди. Да просто невозможно, выучив всё это, остаться нормальным! Но Фрейд и Ницше помогли ему лучше понять самого себя. С удивлением он открыл, что всё его раздражение, весь его гнев направлены только на него самого.

Джеф понял, что начал себя ненавидеть. Он решительно, как решительно начинал любое дело, убеждённый в правильности своего поступка, фактически переселился жить в аэропорт. Там была Жизнь. Люди суетились, торопились, радовались, плакали и, наблюдая за ними, можно было не думать о себе. Он мог днями напролёт сидеть где-нибудь в укромном уголке и рассматривать сцены чужой жизни, словно мыльную оперу. Ему не нужно было переодеваться, мыться, бриться. Люди не замечали его. Кто видит грязного бомжа? Когда он предлагал им свою помощь, они принимали её, с полубрезгливой улыбкой окидывая взглядами двухдневную щетину на его лице.

Тогда он впервые подумал, что мыльная опера – хорошая штука. Отвлекает от грустных мыслей. Занимает ум чепухой, которая тебе в жизни не понадобится. Идеальная система манипулирования. Оставалось только восхищаться тонкой предприимчивости разума.

Какое-то уважение к людям в нём сохранилось: перед дежурством он старательно приводил себя в порядок. Для этого приходилось отправляться домой. Обратно, в свой особняк. С его мраморным полом в гостиной, колоннами у входа, с этими скрипучими ступенями лестницы на второй этаж и нахально разросшимися, одичавшими розами в саду, которые он сам сажал. Для Эммы.

В этом доме он был счастлив дважды: в детстве и сразу после женитьбы, пока не начал подмечать ложь. Одно время он серьёзно обдумывал самоубийство. Но так и не решился осуществить. Пожалуй, даже не потому, что стало страшно. Скорее это была дань уважения родителям или с детства усвоенное убежденное понимание глупости подобного поступка. А может просто от презрения к любого рода слабости и бегству.

Вообще-то, он немалого достиг в свои годы: хорошо оплачиваемая работа, свой дом, старые друзья, он успел жениться и успел развестись. Наверное, это тоже достижение? Тогда почему по прошествии восьми лет одинокой жизни и пяти лет после официального развода иногда так паршиво на душе?

Нет, всё-таки три часа сна после дежурства – это мало. Джеф резко сел на постели, подобрал одеяло с пола. От быстрого движения в череп ударила волна боли.

Точно – не выспался. Оглядел, морщась, собственную спальню. Эта комната ему всегда неуловимо нравилась. С того момента, когда отец впервые распахнул перед ним эту дверь и сказал: "твоя персональная обитель, мой мальчик". Эта комната примирила его с этим домом, который первое время после переезда казался неприглядно маленьким, тёмным, старым, скрипучим.

Когда сюда пришла Эмма, она комнату забраковала. Как это: окна супружеской спальни будут смотреть на улицу? Нет-нет! Она стесняется: а вдруг кто-нибудь её увидит! Представить нельзя, сколько уродов спешат влезть на дерево – подсмотреть, как переодевается женщина! И пришлось перебраться: подальше и напротив. В бывшую комнату бабушки. Вот она, первая неприятная вещь, связанная с Эммой. Живя в этом доме, Джеф потерял четырех близких людей. Иногда ему казалось, что они навещают его. Казалось: мёртвые завидуют живым и не всегда добры – у них иные интересы. Он решил, что самое лучшее для него просто прибрать комнаты. Опустошил их и предпочитал в них не заходить.

А тут на тебе: предлагают поселиться.

Настоящий дурак! Он – уступил. Даже объяснить ничего не попытался. С каким облегчением когда Эмма сбежала, он переехал в свою прежнюю комнату!

Это был один из самых приятных моментов жизни здесь. Последние три месяца комната выглядит почти неплохо, после того, как он нанял помощницу по хозяйству. Хоть паутины под потолком теперь нет. Он взглянул на часы, встал.

День клонился к вечеру. Солнце сияло, как в полдень, но свет уже был мягче.

Странно, именно после памятной весенней грозы он начал возвращаться к жизни. Снова начал гонять себя под музыку каждый день. А ведь это было последнее, что он забросил больше двух лет назад. Может, из страха потерять работу держался до последнего, но болото затягивает. Только этим летом, работая до изнеможения над своим телом, подхлестываемый твёрдостью тяжелого рока, он начал понимать как сильно он упал. Если бы не та гроза…

Давно в его жизни не случалось подобных встрясок. Работа каждое дежурство подкидывает сюрпризы но ситуация, когда приходится высылать спасателя на повреждённый самолёт, встречается не слишком часто. А то, что при этом удалось сохранить и саму машину – вообще редкость.

Как на него тогда подействовала жизненная сила этой девочки! Хлёстко ударила по его вялой апатии. Она так его поразила, что он принял решение, поставившее мгновенно на карту всю его жизнь, карьеру, будущее. В его практике не было случая, чтобы бывший пилот этой марки самолетов, работая диспетчером, взялся сам вести такой борт на посадку, не ожидая заводского консультанта. Он получил настолько сильный импульс, что вся его жизнь изменилась при этом. Вернее, даже не жизнь, а мировоззрение. Привычные приоритеты. Ну, а под давлением этого, и сама жизнь, в конечном счёте. И это всего лишь впечатление от встречи со вчерашним проблемным подростком, ещё девчонкой, которой едва стукнуло семнадцать! Девчонкой, настолько сильно любившей эту самую жизнь, что она преодолела ситуацию, которая иногда не по плечу взрослому человеку.

Куда сейчас исчез её голос, безмолвно звавший его летом?

В ванной он покопался на полке в поисках мяты. Кончилась. Ладно, можно будет купить по дороге. Или заказать мятный чай прямо в "башне". Может, это даже хорошо, что болит голова? Значит, он жив. Хотя боль и неплохое доказательство жизни, но едва его после того напряженного дежурства весной, треснуло резью по животу, он чувствовал себя более дохлым, чем тогда, когда ничего не болело. Стив похлопал его по плечу: "ну всё, Медведь, исчерпал ты лимит естественного здоровья. Застукал и тебя диспетчерский бич".

И Джеф, как куча мала его предшественников, внял совету Барреля и бегом дёрнул к врачу. Язвы у него не оказалось, нашёлся только острый гастрит. Посмотрев список концентратов, выписанных врачом, Джеф махнул рукой и покопавшись на чердаке нашел старый бабушкин рецепт: овсяный кисель натощак и потом, через шесть часов регулярно.

Кисельным любителем он никогда не был и оценить его вряд ли бы смог, даже при отменных вкусовых качествах. Овсянку ещё можно перенести, особенно, если ты в Англии. Но вместе это едва совместимо. Хоть и эффективно. Вся "башня" от души потешалась, наблюдая Джефово возрождение: разве можно с веселой физиономией пить такую гадость? Надо, кстати, бросить в сумку термос с очередной порцией лошадиной снеди.

Джеф взглянул на своё отражение в зеркале.

Поморщился. Заспанная физиономия, взлохмаченные волосы. Надо побриться, а то можно и испугаться. "И поторопись!" – одёрнул он сам себя: с размышлениями этими можно и на работу опоздать. А поторопиться действительно следовало: сегодня у него была подмена. Подмена перед дежурством – это плохо: никогда не знаешь, как обернётся дело. Даже такой спокойный день, как сегодняшний, утомляет, а недостаток времени для отдызи сильно осложняет последующее дежурство. Он толком не выспался. С подменой всегда так: время на отдых есть, а не отдыхается. Подмена – то же дежурство. Только сидишь не за своим монитором, а скачешь по всей «башне» давая возможность отдохнуть другим. У него был, конечно, большой перерыв чтоб успеть отдохнуть до собственного дежурства, но перед своей сменой он всегда спит тревожно. Около часа на дорогу из шести имеющихся, да часа два покрутиться в кровати, пытаясь уснуть.