— Ты по-прежнему в деле? — уточняет Аня, улыбаясь, хотя язык у неё едва ворочается.

— Да, чудо ты в перьях. Идём скорее в кафе.

Перемещения порой отнимают много сил, это Лина уже знает, и кофе с пирожными абсолютно необходимы.

— Блузки милые. И платье,— говорит Аня.— Может, примерить?

— У тебя силы есть?

— Нет, но они такие красивые…

— Денег всё равно мало,— рассудительно говорит Лина.

Аня грустно вздыхает, и девушки, кинув прощальный взгляд на платье и блузки, идут в кафетерий; Лина осторожно придерживает подругу.

В кафе шумно и весело, какой-то праздник, и музыканты поют на разных языках; но, по счастью, в самом углу оказывается свободный столик, и девушки заказывают по большой чашке кофе с амаретто и горячим шоколадом и по пирожному. Лина не то чтобы лишена сил, но очень переживает за Аню.

— Когда старушка подмигнула, это ещё ты была? — спрашивает она, и Аня, с набитым ртом, довольно кивает.— А когда про сумку сказала, уже не ты?

Аня торопливо дожёвывает кусочек:

— Про сумку?

— Я держала её сумку, а она подумала, что я хочу её стащить.

Аня смеётся так, что чуть не сползает со стула:

— Крепись,— говорит она,— ещё и не такую реакцию увидишь.

Какой-то малыш лет трёх в цветном комбинезоне берёт со стола родителей ломоть торта, тут же испачкавшись в креме по локти, и отправляется в путешествие по проходам между столиками; засовывает в рот слишком большой кусок, давится и замирает с испуганными глазами — не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лина прикрывает глаза, осторожно перемещается в мальчишку, заставляет его задержать дыхание полностью и с силой откашляться, не вдыхая: злополучный кусочек торта — с орехами и хлопьями — тут же вылетает и оказывается на полу; малыш начинает реветь, и тогда только родители бегут к нему, а Лина открывает глаза: Аня щёлкает её по носу пальцем и сердито шепчет:

— Ты чего? У всех на виду?

Лина показывает ей язык и продолжает расправляться со своим пирожным:

— Чёрт. У него вкуснее.

Аня улыбается и добавляет тихо:

— Но молодец. Оперативно. Я даже не заметила. Это всё потому что ты мужик, мужики всегда сильнее.

Лина едва не опрокидывает кофе от смеха.

7.

«Самое тёплое воспоминание за всё время — самое мимолётное. Я переместилась в тело какого-то двадцатипятилетнего юноши, который неудачно экспериментировал с веществами, и попала в переделку: поехала развеяться и подлечить тело, но по дороге встретилась с молоденькой девочкой, лет четырнадцати. Она опоздала на поезд, потеряла багаж, сумела сбежать от каких-то ночных идиотов. Мы нашли её багаж — ночью, под дождём, обежали десяток учреждений; посадили на поезд, и всю дорогу девочка не садилась, а стояла около меня: одну ладошку положила мне на плечо, а вторую на голову, прижав к себе, так, что я боялась (боялся) дышать. И руки у неё тёплые-тёплые. Она улыбалась не столько мне, сколько своим мыслям. Но, увидев маму, бросилась к ней, едва не забыв чемодан».

Когда Аня ночует у родителей Ани, Лина читает и перечитывает синий дневник. В нём хранятся почти три сотни коротких историй, и девушка никак не может уложить в голове, как всё это могло получиться, если Ане — тогда ещё Лине — не больше шестнадцати лет. А потом понимает, что и до Ангелины эта удивительная девушка была где-то. Вот бы найти её более старые дневники? Удивительно, но почерк везде почти одинаковый, ровный, но чуть торопливый; и маленькие смешные рисунки на полях.

В лунном свете странички дневника ещё более таинственные. Лина запоминает все истории дословно. И неторопливо пьёт остывший чай, не включая свет на кухне.

— Если будет нужно не идти в школу, в верхнем ящике стола куча справок: просто подделай подпись,— как-то сказала Аня. Поэтому в школу Лина который день не ходит — точнее, один раз попробовала, но ничего нового для себя не узнала, да и внимания на неё почти никто не обратил.

На следующий день — Аня ушла в школу, а Лина нет — девушка стоит на балконе и смотрит, как молодая женщина в бордовой одежде гуляет с привычной бордовой коляской. Солнце печёт очень сильно, и хорошо, что гуляют они с ребёнком в редкой тени деревьев у дома. Но — чёрные как смоль волосы наверняка раскалённые — женщина садится на корточки, и Лина понимает, что не просто отдохнуть. Марина, её зовут Марина, вспоминает она, из третьего подъезда; девушка ложится на пол прямо тут, на балконе, чтобы не удариться, и прикрывает глаза; видит коляску в мареве, заставляет себя на аллейке подняться на ноги, вся мокрая от пота, тащит коляску за собой, в тень от дома на газон, и тогда уже садится прямо на траву. Прохладная от тени трава приятна рукам и ногам, и дыхание постепенно выравнивается; Марина возвращается в сознание окончательно, а Лина открывает глаза на балконе и, осторожно поднявшись, смотрит: через десять или пятнадцать минут женщина в бордовом тихо возвращается домой и катит перед собой коляску.

8.

Льёт дождь, погода хмурая и серая, не майская совсем; и неожиданно Лина чувствует сильную боль в спине, такую, что хочется лечь и не вставать, и Аня испуганно смотрит на неё, прибежав из ванной, вся мокрая.

— Спина заболела, а потом всё отпустило. Это значит, что всё?

Аня ничего не отвечает.

— Ответь мне. Это значит, что меня больше нет?

Аня подходит и обнимает её, чувствуя себя неловко: она не успела даже полотенцем обернуться. Но Лина крепко прижимает её к себе, и Аня понимает, что говорить ничего не требуется.

— Нам необходимо напиться,— сообщает Лина.

— Да,— горячо поддерживает Аня,— только у меня дома ни капли спиртного. И у Ани дома тоже, всё родители с собой забрали.

— Что же делать? — тихо спрашивает Лина.

— Доверься мне.

И Аня уже одевается, наскоро вытершись полотенцем.

Через пять минут прямо по лужам в ботинках на толстой подошве шагают две девушки — только брызги вокруг летят: одна в цветных полосатых гольфах, короткой синей юбке и синей же кофте с карманами, с рыжими волосами, забранными в хвост; другая — с голыми ногами, в такой же короткой юбке, но тёмно-зелёной с рыжиной, и курточка у неё тоже зелёная, с капюшоном и болтающимися шнурками у расстёгнутой спереди молнии; она мокрая и блестящая; на шоколадных волосах её капли, и на носу, и на насупленных бровях; у обеих руки в карманах, потому что на улице зябко. Та, что в зелёном, садится на мокрую лавку, а та, что в синем, подкарауливает у магазина молодого человек лет двадцати семи, длинного и нескладного, но с добрыми серыми глазами.

— Понимаете, моей подруге очень необходимо напиться.

— И вы обе несовершеннолетние,— проницательно говорит молодой человек — он гармонирует с обеими, потому что ветровка у него синяя, а штаны с шестнадцатью карманами — тёмно-зелёные в рыжину.— Причина серьёзная хоть?

— Там ужас просто.

Через десять минут он выносит пакет, как-то по-осеннему тепло позвякивающий, а от денег отказывается:

— У меня сегодня день рождения. Пусть это будет подарок. Только лучше дома напивайтесь, чтобы я за вас не волновался.

Девушка в синем встаёт на цыпочки и целует его в щёку, а потом молодой человек исчезает за тоскливо моросящим дождём.

— Представляешь, они нам даже бесплатно достались,— растерянно говорит Аня.

— Или ты была очень убедительной, или парень очень чуткий.

— Хочется верить, что второе.

В пакете пара бутылок отменного грузинского вина, в меру сладкого, но ноги от него сразу приятно немеют до самых пальцев, и Аня развешивает разноцветные полосатые гольфы по квартире, кружась в танце и натыкаясь на стулья, а Лина сидит на полу, вытянув голые ноги, всё ещё в зелёной юбке и куртке, и напевает песенку, чтобы Ане было под что танцевать. Потом музыка всё же находится: старенький проигрыватель с бесконечными «Пинк Флойд», очень в настроение, в раскрытые окна летят капли дождя, и в какой-то момент Лина, с мокрыми щеками у окна, повторяет вновь:

— Меня ведь теперь больше нет совсем, да?