— Глупая,— сердится Аня, но щёки у неё тоже мокрые за компанию; она наливает ещё грузинского вина, рубинового и едва терпкого, драгоценного в ускользающем свете дня,— вот ты здесь, вся целиком.— Она запускает пальцы в волосы Лины, массирует ей плечи, пытается щекотать и тормошить девушку, но та лишь грустно говорит:

— Не надо, всё хорошо.— И снова смотрит на мокрую улицу.

— Пойдём гулять?

На полутёмной улице с колышущимися тенями неожиданно тепло — ветер стих; Лина разувается и бродит по лужам босиком, пытается держать равновесие на бордюре, встав на цыпочки, и Аня ловит её снова и снова.

— Простудишься.

И Лина послушно идёт домой, взяв подругу за руку.

Только дома становится совсем тоскливо, и Аня не оставляет девушку в покое, и заставляет её говорить, и говорить, и говорить, несмотря на заплетающийся язык.

— Он ведь тебя любил. Так любил. Не тебя, конечно,— я дурочка. Аню. А ходить не мог совсем не из-за неё, ты знаешь? Знаешь, конечно. Я не могу понять — я его чувствую внутри, а его больше нет, как так? Он на дороге поскользнулся, тогда давно…

Наконец Лина не выдерживает и плачет, сначала безутешно, сморкаясь поминутно, потом тихо, всхлипывает, потом снова рыдает, уткнувшись в синюю кофту Ани, и Аня с облегчением обнимает её, потому что всё это было совершенно необходимо сегодня.

День заканчивается, и больше Лина ничего не помнит. Разве что одно мгновение, когда в полной темноте, мокрой от дождя, её целуют в губы. Или ей это просто кажется. А может, и снится.

9.

— Сегодня в реке могут утонуть три человека,— говорит Аня,— а мы с тобой хорошо плаваем. Понимаешь, к чему я клоню?

— Я в деле, как обычно.

— Супер.

Река в пригороде, да ещё выходной, и девушки в полдень, запасшись провизией, едут в сине-белом выцветшем автобусе. На каждой кочке приходится подпрыгивать на сиденьях, расползшихся от старости, и сначала это смешит, но в конце концов они с облегчением выбегают на свежий воздух. Ещё десять минут вниз по тропинкам, древним, как Рим, между дощатых заборов, вишнёвых деревьев, угрюмых тракторов и ржавеющих катеров. Аня находит удобный пункт наблюдения под ветвями старой ивы.

— Повод позагорать. Я всё равно почувствую.

— Ага,— соглашается Лина.— Я тоже.

— Никогда не привыкну,— ворчит Аня.

Обе растягиваются на большом полотенце. Приоткрывая глаза, Лина искоса наблюдает за Аней. Она кажется полностью расслабленной: расстегнула бюстгальтер и перевернулась на живот, но Лина знает, что девушка прислушивается ко всем дуновениям слабого ветра. Листва ивы шумит, тени волнуются, и от этого одновременно и тепло, и свежесть.

— Всё, я пошла,— говорит тихо Аня, едва Лина успевает подскочить на месте,— если долго не буду возвращаться, ныряй по-настоящему. Ты поняла, где?

— От катера с жёлтым спасательным кругом двадцать метров.

— Да.— Девушка сжимает губы и зажмуривает глаза. Лина внимательно смотрит на воду недалеко от катера. Вскоре там появляется голова с обвисшими кудрями — сначала кажется, что это девушка, но два-три взмаха руками, и понятно, что это подросток-мальчик. Он медленно выбирается на берег и садится на песок. Ресницы Ани подрагивают, и Лина дотрагивается до её плеча:

— Ты тут?

— Уже да. Думала, это девчонка.

— Я тоже. Перевернись на спину, отдохни.— Она застёгивает на спине у Ани бюстгальтер, и девушка переворачивается и глубоко вздыхает, глядя вверх.— Поешь?

— Сейчас, минутки через две. Это проще, чем та старушка, которая уже каждый день готовится попрощаться со всеми. И у мальчишки сил побольше.

Лина чувствует, как по коже бегут мурашки. Правда, недолго: следующий — молодой мужчина, лет тридцати пяти: нырнул, а нога запуталась в каких-то древних тросах рядом с берегом, и Лина это отлично видит снаружи и изнутри, со всех сторон, поэтому спокойно распутывает верёвки — волна прибежала, и всё сразу стало видно,— рывком всплывает на поверхность; и через минуту уже открывает глаза, тяжело дыша.

Аня хладнокровно поедает пирожок с клубничным джемом. Прожёвывает и говорит:

— Это было мощно. Он так эпично вышел на берег, с болтающимся остатком верёвки на ноге. Ты смогла порвать канат сантиметров пять в диаметре. Я бы не смогла. Я впечатлена.

Лина отбирает у неё пирожок и жадно откусывает:

— Дай попить. Дышать там сложновато было.

Аня достаёт бутылку, отвинчивает крышку и протягивает девушке воду.

— Главное, никогда не волнуйся. У тебя всё под контролем. Ты всегда должна быть уверена, что всё сможешь.

— Уговорила.

— Ты лучше всех.

— Согласна, я лучше всех,— смеётся Лина.

— Правда, я ещё лучше.

Лина пинает её ногой, но не спорит.

Ещё часа два ничего не происходит, и девушки успевают искупаться по-настоящему, зато потом ещё троим — мужу и жене, а потом четырёхлетней девочке — они помогают выбраться на берег, и под вечер, совершенно измочаленные от усталости, ловят попутку, потому что последний автобус уже ушёл. За рулём суровая дама, которая всю дорогу выговаривает им, как опасно купаться в майской воде: запросто может свести ногу, потому что река ещё не прогрелась. Денег она с них не берёт, но Аня даёт ей пригоршню шоколадных конфет, и дама впервые за всё время улыбается.

10.

— Сегодня вернётся Аня,— говорит задумчиво Аня.— Я буду сейчас с тобой прощаться.

— Погоди.— Лина забегает вперёд и останавливается перед девушкой.— Скажи, что ты пошутила.

— Постарайся с ней подружиться. Можешь рассказать что-нибудь про Дэна. Она оценит. Она хорошая девушка, только родители непутёвые. Следи, чтобы она хорошо питалась,— продолжает Аня.— Фигура у неё и так что надо.— Она задирает футболку, демонстрируя стройный живот.

— Аня! Подожди! — в ужасе кричит Лина, и прохожие удивлённо оборачиваются, ведь вторая девушка никуда не убегает.— Я не смогу так, я… Да чёрт! Почему так неожиданно?

— А такие вещи обычно ждёшь?

Аня говорит очень спокойным голосом, но в её интонациях и тембрах Лина уже научилась разбираться.

Солнце заливают улицу, из подземного перехода то и дело выходят люди, тут же начинают щуриться на солнце, а девушки стоят в тени тополя на траве, обе в лёгких летних платьях, почти одинаковых — Аня в лёгких кожаных сандалиях, а Лина босая, потому что в кедах ногам слишком жарко.

Лина опускается на траву и обнимает девушку за колени:

— Я не хочу. Я так привыкла к тебе. Мы же столько всего ещё можем сделать?

— Ты справишься,— мягко говорит Аня.— Ты очень сильная. И вообще, кто из нас мужик?

— Гадкие шутки,— отвечает Лина в нос, силясь не заплакать.— Перестань.

Аня опускается рядом с ней и мягко расправляет прядки волос на голове у подруги.

— Ангелина. В конце концов, это тело Ани, правильно? Я же не могу в нём находиться долго. Она имеет на него чуть больше прав.

— Но ведь у тебя есть тело. Вот.— Лина протягивает к ней руки.

— Я решила, что оно будет твоим, Лина.

— Анюта! Почему?

— Потому что я так решила, и это не изменить.

— За что? Чем я заслужила?

— Я всё так же рада, что ты говоришь о себе в женском роде.

— Аня…

В этот момент Лина понимает, что девушку уже не переубедить — слишком серьёзный взгляд, и в этом она тоже научилась разбираться.

— Идём,— говорит Аня.— Надо чуть подальше отойти. Там в сквере есть местечко, где никто обычно не ходит. Ты должна подежурить.— Она криво улыбается.

Лина хмуро идёт следом за ней, держа свои кеды за шнурки. В глубине сквера Аня садится поудобнее у старого огромного дуба, прислоняется спиной к необъятному стволу, и Лина поправляет на ней платье, которое, как обычно, нескромно задирается. Кеды она бросает в траву. Ничего делать не хочется, и она садится чуть поодаль.

— Ты обиделась, что я не предупредила? Но ведь это рано или поздно должно было случиться. Она где-то была всё это время, но сейчас ей хочется обратно.

Лина ничего не отвечает, отвернувшись, только чуть дёргает подбородком, по которому катятся слёзы, солёные и щекотные.