Лина сидит за столом почти обнажённая, только ноги прикрыла пледом. С Аней так спокойно, словно она — сама Лина и есть, или наоборот.

— А так все могут?

— Нет, конечно. Это когда ты совсем на грани, да и то не у всех может получиться. Обычно непроизвольно, выбирать не приходится.

— А как ты узнаёшь, кто… свободен и может занять твоё тело? — Эти фразы ужасно странно выговаривать, но других слов не находится.

— Просто понимаю. Не знаю, как так. Думаю, так вообще мало кто может.

Они доедают всё сладкое и выпивают весь чайник, по очереди бегают в туалет, Аня умоляет отпустить её спать, но Лина в тысячный раз просит её:

— Последний вопрос, и всё!

— Ну что ты как нетерпеливая школьница,— корит её Аня, и обе смеются.

— Слушай. Чёрная записная книжка. Это ведь у тебя далеко не в первый раз?

— Очень далеко не в первый раз,— серьёзно говорит девушка.— Прочитай её целиком. Я себя знаю, я невероятно деликатная. Так что ты наверняка прочитала первые две-три странички. И наверняка даже про ключ не сразу прочитала.

Лина снова краснеет, а рыжеволосая Аня, пользуясь замешательством, бежит в комнату с криком:

— Свобода! — и на бегу сбрасывает рубашку и выпрыгивает из шортов, а потом на пол летит и бельё.

Голова кругом.

Конечно, Лина достаёт чёрный дневник и читает его весь.

«Если я так и не вернусь, найди синий дневник».

Не сразу, правда, читает. Очень долго переживает и вспоминает ночные разговоры.

— Аня. А если бы… Точнее, вот. На моём месте же уже были разные люди. Ты всем доверяешь настолько? Вдруг кто-то сделает с ним что-то… неправильное?

— В больших городах случаются маленькие неприятности,— беспечно пожимает плечами Аня.— Да, было пару раз, но ничего такого страшного. Я успевала вернуться. Было смешно. Потом расскажу.

«В больших городах случаются маленькие неприятности»,— думает Лина. Она думает над этой фразой минут двадцать. Она смотрит на город сверху вниз, стоя босиком на балконе и обернув плед вокруг бёдер; она тихо включает старенькое радио на кухне, не зажигая света — луна покрывает всё вокруг бледным светом. «В больших городах» — да ведь это фраза из фильма! Этот фильм она смотрела в позапрошлом году. Очень трогательный индийский фильм. Только не смотрела, а смотрел. И очень переживал, что кто-то узнает, что ему нравятся индийские фильмы.

4.

«Если я так и не вернусь, найди синий дневник. Всё время забываю, куда его засунула, но в кладовке или на антресолях в прихожей». Есть ли смысл сейчас искать синий дневник?

Лина сидит, свернувшись в кресле, как окаменевшая ракушка из раскопок, и вспоминает всё, что помнит Дэн,— зеленеющий шумный сад за окном, и неизбежное чувство стыда, когда мыли, меняли бельё, и добрую медсестру Таню — откуда в ней столько терпения? И недобрую медсестру Евгению — через четыре месяца он почувствовал, как катятся слёзы, когда она, раскричавшись, всё выложила, и про больного сына, и про мужа, и про свекровь, и про долги. Вечером потолок в палате желтеет, и трещины в нём глубже и выразительнее. Утром он голубой и нежный, и даже трещины поэтичны, словно сосны в китайских свитках. Из китайского почти ничего не может вспомнить, язык быстро выветривается. Зато из итальянского и португальского помнит. Ещё бы, на португальском переписывался с девушкой из Бразилии, звала в гости.

Дэн. Аня запретила идти и навещать его. Да и как, если он в реанимации? Но посмотреть на себя со стороны — сколько раз это ей снилось!

Лина массирует затёкшую ступню — левую, конечно, выбирается из пледа и, обнажённая, идёт на кухню, захватив чёрную записную книжку. Останавливается у зеркала и смотрит на очертания своей фигуры. Или не своей, чёрт уже разберёт. Прикасается к груди, к животу и ниже. Поправляет на голове волосы, непослушные и капризные. Пьёт воду в темноте, в лунном свете, садится за стол и смотрит в окно — спать совсем не хочется, хотя завтра в школу. Может, прогулять? Она рассеянно перелистывает дневник, раз в двадцатый, наверное.

Девушка раскрывает окно настежь и смотрит на ночной город, не стесняясь обнажённой груди. Это так странно, ощущать себя сразу двумя людьми. Дэн недавно посмотрел корейский фильм про человека, который считал себя семью разными людьми. Лина обожает книги Дэниела Киза. Но всё это нисколько не похоже на то, что она ощущает: одновременно она и Лина, со всеми её привычками, скромностью и жизнерадостностью, запасливостью и дюжиной дневников, датами дней, когда болит живот, слабостью к пирожным, симпатиями и любимыми книгами, и Дэн, наивный и трогательный, безнадёжно влюблённый в рыжеволосую девушку…

5.

— Не смей в меня влюбляться по-настоящему! — серьёзно говорит Аня. Она сонная и растрёпанная — впрочем, ничего нового. Но даже серьёзной она ухитряется излучать свет и тепло, и быть весёлой, и помогать Лине, которая решила приготовить на завтракообед китайскую лапшу с яичницей и беконом — раз уж школу безнадёжно проспали, в обнимку и вместе. Лина, устав ночью бродить по квартире, легла на краешек кровати, а Аня обняла её, не просыпаясь, и Лина, едва проваливаясь в дремоту и снова выныривая на поверхность, не шевелилась, чтобы не потерять эти ощущения — сейчас она, конечно, больше Дэн, чем Лина, и впервые чувствует объятия обнажённой девушки, и внизу живота очень странные ощущения. И как бережно её Аня будила утром — до сих пор мурашки по ногам. Утром, конечно, условно: в начале двенадцатого.— По крайней мере, пока ты девочка.

Аня умеет говорить так, что ни серьёзно, ни в шутку её не воспринимаешь, всегда как-то посреди. Лина спрашивает:

— А проверить это как-то можно?

— Конечно,— отвечает Аня беззаботно, отдраивая сковороду от прилипших кусочков еды — Лина знает, что девушка не любит забитую мойку.— Просто переместись на время обратно и проверь, это действительно была та Аня или нет.

Лина так и делает. Не просто же так она читала остаток ночи чёрный дневник, а потом отыскала и внимательно изучила синий дневник — благо, Аня спала очень крепко, не проснулась даже тогда, когда с антресолей полетели с грохотом пыльные коробки, и Лина снова мыла полы. Дэн щурится, толком ничего не может различить в слепящем свете ламп, но Аня в его мыслях всё та же, только более спокойная и почти не улыбается — ей нельзя, она слишком красивая и худеет. По крайней мере, для одноклассников нельзя. Дэн снова прикрывает глаза.

— Лина… Лина! Лина!!! — Аня тормошит её, и Лина улыбается, только вместо Ани, кухонных шкафчиков и плиты перед глазами Аня и потолок. На полу жёстко и неудобно.

— Это точно ты.— Губы не сразу слушаются, и она повторяет: — Это точно ты, Аня. Дэн называет тебя Анюта и Анюточка. В своём дневнике. Тоже ведёт дневник.

— Балбес ты, Лина. Ты меня так напугала.

Аня стоит перед ней на коленях, в руках стакан, и обе забрызганы водой — майка Ани основательно мокрая, и Лина поправляет её:

— Развратная Аня. Стоило мне отлучиться на пять минут.

— На пять…— ворчит Аня.— Ну да, на пять. Только это было очень неожиданно. Ты что, получается, можешь так же свободно перемещаться?

Лина садится и подтягивает ноги к себе. Во всём теле слабость, и она решает облокотиться на дверцу холодильника. Удивительно, но Аня тут же помогает ей, словно понимает её движения. Хотя что тут может быть удивительного?

— Не знаю, Анюта. Я же пока только один раз попробовала.

— Знаешь, меня радует, что ты говоришь о себе в женском роде,— замечает Аня, и девушки смеются наконец-то. Аня достаёт пузырёк с йодом и обрабатывает Лине свежие ссадины на запястье и на бёдрах:

— Полёт со стула был феерическим.

Лапшу они едят в молчании. Наконец Аня не выдерживает:

— Ты готовишь вкуснее, чем я.

— Можно сказать, что ты готовишь лучше, чем ты сама,— и Аня улыбается, а потом снова вскакивает и моет посуду.

— Какие были ощущения?

— Дикая боль в спине. И ускользающее сознание. Как будто тело уезжает куда-то вбок и вниз, а я остаюсь, и то в форме киселя. И ничего больше не чувствовала, ни рук, ни ног. Ужасно.