— Лина, ну поговори со мной. У меня осталось всего несколько минут. Ты сильная. Дэн был очень сильным. Ты будешь справляться со всеми делами лучше меня. О деньгах не беспокойся. Купи себе те разноцветные блузки и платье, которое мне понравилось. Ты видела, где записи о счёте?

Лина кивает, поворачивается и придвигается поближе. Она придумала, что можно сказать.

Но Аня, прикрыв глаза и приоткрыв губы, едва заметно размеренно дышит, и Лина понимает, что говорить что-то уже бесполезно. И просто размышляет.

Надо начать новый дневник. Например, бирюзовый, или оранжевый, думает она. Написать там всё — о торговом центре, о реке, о Марине. О том, какая Аня.

Лина даже мысленно не может выговорить: «какая была Аня». Ведь Аня перед ней, дышит; она жизнерадостно рыжая и веснушчатая. Веснушки на её лице — как самостоятельная галактика. Лина глотает слёзы. И говорит вслух:

— Это нечестно, Аня. Так мало. Я твои дневники наизусть выучила. Я знаю, что ты любишь, что нет. Я знаю, что тебе нравится просыпаться в десять минут двенадцатого. И что ты пирожные не так уж любишь, просто нужно было. «Наполеон» был очень вкусный, и кофе я почти полюбила. И грузинское вино я раньше не пробовала. У тебя сзади на пояснице кожа немного содрана, потому что эти дурацкие лоскутные шорты тебе натирали в поясе. Ты не красишь губы и ногти, потому что тебе жалко терять на это время. Ты всё время думаешь, что каждый день ты можешь успеть ещё больше, чем успеваешь. Нечестно это, Аня! Свинка ты плюшевая. Как я без тебя буду? Да, конечно, будет ещё одна Аня, точно такая же, только совсем не такая. С кем я смогу начинать фразу, чтобы её можно было не продолжать? Слушай, ты меня поцеловала ночью, или мне приснилось? Ты ведь всё равно не слышишь, да? А я до сих пор думаю, это был поцелуй той Ани для Дэна, да? Мне всё равно, слышишь? Ничего мне не всё равно… Анюта, я куплю красное платье, но не буду его надевать, вдруг ты вернёшься, и я тебе его отдам, даже ценник не буду отрывать.

Но проходит час, потом другой. Босые ноги совсем закоченели в тени, но двигаться не хочется. Аня всё так же размеренно дышит, и услышать это можно, лишь приложив ухо к её губам. И ещё полчаса: Лина тормошит девушку за плечи, за руки, дёргает за волосы, уговаривает очнуться, совсем не зная, можно ли так. И потом просто сидит, ссутулившись, уткнув лицо в колени и глядя вниз, на траву, на неторопливо ползущих букашек, и думает, что надо надеть кеды, а ещё — что Аня, наверное, не такая уж тяжёлая. И лучше вызвать кого-то или справиться самой, когда стемнеет? Ведь она может очнуться и ночью. Не оставлять же её тут: надо будет обязательно объяснить всё, накормить, проводить домой.

Девушку кто-то легонько хлопает по руке.

— Мы спорили,— начинает Аня, но, глядя на ошарашенную Лину, смеётся: — Всё в порядке, успокойся. Это снова я. Представляешь, она сказала, что не хочет, чтобы ты следила за её питанием. Говорит, что ты очень милая, но возвращаться не хочет. Нашла себе где-то, говорит, очень красивое и беспокойное тело, в Австралии или в Новой Зеландии. Поэтому её давно и не было. Лина, ты меня слушаешь? Отлично. В общем, я снова с тобой. Хватит уже плакать, а? В общем, это так странно и по-дурацки, спорить внутри своей головы, чувствуешь себя немного того… Успокаивайся, ну Лина, ты так смешно улыбаешься и плачешь одновременно, и нос вытри, пожалуйста, а то у меня сил нет. Сбегаешь за чем-нибудь сладким? Стой! Сначала обуйся, пожалуйста.