– Опять вы, Эйб! – с возмущением воскликнул мой новый знакомый, раздувая щеки. – И не стыдно вам подходить ко мне со своим эдомитянским зельем!

– Прошу прощения, Айзек. – наш собеседник отступил на шаг. – Я и забыл о ваших странностях.

Он затушил сигарету и отбросил ее в сторону. Но это, видимо, не удовлетворило мистера Степлтона.

– Странностях! – буквально взвыл он. – Вот из-за таких, как вы…. из-за таких мы до сих пор в рассеянии. Вы все забыли! Вам ничего не надо!

Он весь раскраснелся и походил на кипящий чайник, у которого подпрыгивает крышечка.

– Ну, дорогой Айзек, ну что вы в самом деле? – развел руками Эйб. – Никто же не виноват, что мир вокруг уже совершенно не подходит под ваши 613 заповедей. И я в том числе.

– Если мир не подходит, его надо изменить, а не отказываться от заповедей! – запальчиво воскликнул Айзек. – Вот что значит – предки из России! Вы предались богу чужому!

– Простите, Айзек, – сухо остановил Эйб своего разорявшегося приятеля. – Во-первых, я, как это ни прискорбно, неверующий, во-вторых, мы не одни. И, в-третьих, ваша ортодоксальность тоже не без изъяна: отправляясь в экспедицию, вы испугались грязи, вшей и тому подобных восточных прелестей и сбрили пейсы…

– Я на вас обижен. – Степлтон надул губы.

– На меня легко обижаться – я добрый, – Эйб весело рассмеялся и обернулся ко мне. – Разрешите представиться – Абрахам Шлиссенджер, доктор антропологии, Мичиганский университет.

Вот его статьи об узбеках я читал. Неплохие. Даже очень. Шлиссенджер вновь повернулся к Айзеку.

– Это, что ли, твой чемодан? – он легко подхватил баул Степлтона и двинулся к самолету.

Нам предстояло лететь на довольно потрепанном грузовом "Дугласе", внутри которого было привинчено несколько крайне неудобных на вид металлических кресел. Зная по опыту, что на мою персону места среди "белых людей" не хватит, я сразу же устроился в углу на тюках с палатками. То же самое сделали Томсон и Кларк. Они стащили на пол по упаковке белья и принялись резаться в покер, поминутно надувая радужные пузыри жевательной резинки, лопавшиеся с противным треском прямо у них на губах.

– Доброе утро, Фриц, – услышал я голос Макса Штранге, беспокойно расхаживавшего вокруг своих восьми коробок с медицинскими препаратами.

– Как вы думаете, моя маленькая аптечка здесь в безопасности? – нервно спросил он: – А где герр Бауэр?

– Не знаю. Он же везде опаздывает как минимум на полчаса, – ответил я. – Передвинуть вам коробки куда-нибудь в другое место?

– Нет, нет! – испуганно замахал руками Штранге. – Пусть стоят. А то будет хуже.

С Максом Штранге меня познакомил у себя на квартире профессор Бауэр. Он был еще одной, как выразился мой учитель, "спасенной интеллектуальной единицей Германии". До войны Штранге имел собственную клинику в предместьях Мюнхена, написал несколько серьезных трудов, ставших новым словом в кардиологии, и пользовался всеобщим уважением. Теперь же он ехал в экспедицию простым полевым врачом и был на седьмом небе от счастья в связи с этой перспективой. Доктор Штранге нервно совал руки в карманы, оттопыривал их и нарочито свистел. Позавчера он признался мне, что никогда не летал на самолетах, и страшно боится.

Все были уже в сборе. До назначенного времени вылета оставалось около трех минут. Явился даже профессор Бауэр, на редкость тепло одетый и пахнущий дорогим бразильским кофе.

– Ума не приложу, где Карриган? – поминутно повторял он, обращаясь то к Штранге, то ко мне. Мне было все равно. Даже не очень любопытно. За все это время я ни разу не видел лорда Карригана и не испытывал ни малейшего сожаления.

В салон заглянул пилот в синей американской форме и досадливо крикнул:

– Вы в порядке?

– Нет! Прошу прощения, – затараторил Бауэр. – Лорд Карриган задерживается. – Фак ю! – рявкнул пилот и скрылся.

Наконец, к самолету подъехал черный "роллс-ройс" и остановился у самого трапа. Из него выскочил на удивление сжавшийся и весь какой-то резиновый Лабриман и поспешно распахнул переднюю дверцу. Сначала оттуда высунулась изумительная палисандровая трость, которую сжимала сухая крепкая рука, затянутая в лайковую перчатку. Затем – длинная нога в английском, вовсе не походном, ботинке и черной брючине. Потом показалась всклокоченная птичья голова старика. Шляпу он держал в руке.

Лорд Карриган неторопливо прошествовал к трапу, опираясь на трость и вскидывая ее при ходьбе. Перед тем, как войти в самолет, он мгновение помедлил, вдохнул полной грудью и легко, молодцевато вскочил внутрь. Признаться, в первую минуту нашего знакомства лорд Карриган произвел на меня сильное, хотя не скажу: хорошее – впечатление. Это был сухощавый старик лет семидесяти, с великолепными белыми бакенбардами, лысеющим лбом и крупным точеным носом. На указательном пальце его правой руки сиял перстень с бриллиантом, надетый прямо на перчатку. Его породистое лицо с чуть обрюзгшей желтоватой кожей выражало властность и высокомерие.

Когда он вошел, все в самолете вскочили с мест, кроме Томсона и Кларка, которые нехотя принялись собирать свои карты. Старик полоснул их презрительным взглядом, но, поняв, что тут не на что сердиться, отвернулся к другим членам экспедиции. Бауэра он явно знал и едва заметно кивнул ему на весьма глубокий поклон моего учителя. На остальных он воззрился с нескрываемым удивлением.

– Разрешите представить вам, сэр, – засуетился Лабриман. – Наш экспедиционный врач доктор Макс Штранге. – секретарь беспомощно схватил Штранге за рукав, а тот неловко и затравленно заулыбался.

Лорд Карриган недовольно сдвинул брови.

– Штранге, Штранге… Я же говорил вам – мне нужен доктор Губерман, – брюзгливо проворчал он и, не удостоив бедного Макса больше ни единым взглядом, обернулся ко мне.

– Губерман в Канаде. Он отклонил наше предложение. – попытался оправдаться секретарь, но старик остановил его.

– Ассистент профессора Бауэра, Фридрих Лагер.

– Вы плохо выглядите. Вы что, недавно перенесли тиф? Я надеюсь, уже вылечились? Советую вам держаться подальше от моей палатки.

"Ах, ты, старое британское дерьмо!" – подумал я и, нимало не стесняясь, вернулся на свое место, считая себя уже представленным.

– Доктор антропологии Айзек Степлтон, – продолжал Лабриман.

– Очень рад. Очень.

Я даже вздрогнул и обернулся, настолько изменился голос Карригана, в нем появились теплые нотки. Айзек стоял, часто моргая своими подслеповатыми глазками, и радушно мотал головой. Тем временем секретарь перешел к Кьюбиту, которого старик милостиво не заметил, и остановился на Шлиссенджере.

К моему удивлению, я заметил, что Шлиссенджер сидит, развернув утренний выпуск "Нью-Йорк Таймс". Когда его назвали, он нехотя встал и, подтвердив кивком головы все, что о нем сказал Лабриман, протянул лорду руку.

– С кем имею честь? – в его голосе послышались насмешливые враждебные нотки. Старик просто обалдел от такой наглости. Клянусь, он сел бы на пол, если бы не хваленая британская выдержка.

– Ваши неудачные шутки, мистер Шлиссенджер… – вмешался было Лабриман.

Эйб скользнул по нему холодным взглядом своих зеленоватых глаз и снова уперся в Карригана.

– Лорд Карриган, если не ошибаюсь? – продолжил он, оценивающе рассматривая старика. – Все же надо представляться, а то как в лагере, на нарах.

Он отвернулся и снова сел. Было видно, что настроение Карригану испорчено на весь оставшийся день.

Мы летели на высоте четыре тысячи метров. До Мальты, где самолет делал вынужденную посадку для дозаправки, оставалось еще чуть менее часа. Все дремали. Томсон и Кларк, так те просто откровенно храпели, растянувшись на полу и подложив под голову свои тюки с бельем. Бауэр и Штранге ушли в угол и там бубнили о вполголоса. Айзек то и дело вздрагивал и хватал Эйба за руку.

– Мне сейчас будет плохо!