– Ничего не будет. На, возьми конфетку. – Шлиссенджер разворачивал очередной леденец и передавал его Степлтону. Тот ненадолго затихал.

Кьюбит вычерчивал что-то у себя в блокноте, время от времени бросая по сторонам внимательные взгляды, и широко зевал.

Я наблюдал в иллюминатор море. Синее, невероятно глубокое, нежное. В самолете стояла адская духота, пахло бензином, и я подумал, что, если мы сейчас рухнем в воду, то по крайней мере охладимся.

Бауэр закончил разговор со Штранге и, досадливо морщась, подсел ко мне.

– Несчастная, запуганная нация, – развел он руками. – Не люблю битых. Вы, Фриц, можете мне понадобиться в ближайшее время.

– Я к вашим услугам. – отозвался я, выпрямляясь.

– Тише, – оборвал меня Бауэр. – Что мне в вас, Фриц, всегда нравилось, так это готовность. Он огляделся, как бы оценивая, достаточно ли мы далеко сидим от остальных и, наконец, решился. – Окажите мне небольшую любезность. – профессор потрепал меня по плечу. – Я должен был встретиться в Валетте с одним человеком, но обстоятельства изменились.

Я заметил, что при этих словах он коротко взглянул в сторону кресел, на которых сидели Карриган и его секретарь.

– Я буду вам очень признателен, если вы сделаете это за меня и передадите все, что он вам скажет. – продолжал мой учитель.

Я склонил голову в знак согласия.

– На Мальте мы стоим более трех часов. Этого времени хватит за глаза. Ужасная жара, неправда ли? – Бауэр вытер лоб клетчатым платком. – Так вот, из аэропорта Лука желающих возят на экскурсии в Валетту. Там есть, что посмотреть. Например, собор святого Иоанна. У портала вас встретит старик-экскурсовод. Подведя зевак к колокольне, он скажет: "Часы на ней всегда показывают 11". А вы, громко обращаясь прямо к нему, ответите: "Я видел в Мюнхене такие же, в пивной "Хофбройхаус"". После экскурсии вы задержитесь, чтобы задать ему вопросы. Он назовет вам имя другого человека, и скажет, как найти его в Каире. Вы передадите это мне. Слово в слово. У вас хорошая память. Напрягите ее.

Последние слова Бауэр произнес почти повелительным тоном, и это покоробило меня. Встреча со стариком на поверку оказалась обставлена дурацкими "аксессуарами", от нее так и веяло дешевой бутафорией.

– Мы что, играем шпионов? – меня передернуло.

Бауэр рассмеялся.

– Как только представится удобное время, дорогой Фриц, я изложу вам все куда подробнее. А пока окажите мне эту услугу, не задавая лишних вопросов.

Он тряхнул мою руку и встал.

Я понуро сидел на изрядно намявших мне бока палатках и последними словами ругал себя за покладистость. Если б не обещание, заранее данное мной профессору, я бы еще очень посмотрел, стоит ли туда идти? Глупость собственного положения была для меня очевидна.

Минут через сорок мы увидели в иллюминаторы крутые скалистые берега Мальты, окаймленные широкой белой полосой прибоя. Самолет начал снижаться.

– У меня закладывает уши, – жалобно заявил Степлтон.

– Открой рот. – посоветовал Шлисенджер.

Он потянулся, протер глаза и уставился в окно. Остальные тоже зашевелились.

– Мы застрянем здесь часа на три, не меньше! – прокричал летчик, высовываясь из кабины, когда самолет уже сел, но пропеллеры еще продолжали крутиться, создавая страшный шум:

– Кто хочет, может смотаться в Валетту. Только быстро!

На улице жара была еще большая, чем в самолете. С моря дул спасительный ветер, но он был слаб и едва шевелил ветками платанов, под которыми на траве тут же растянулись Томсон и Кларк, решительно отказываясь куда-либо двигаться.

Лабриман пошел утрясать разные формальности с военным начальством аэродрома. Тут я впервые осознал всю его полезность: он не только внушил кривоногому английскому полковнику в выцветшей форме уважение к нам, но и выбил видавший виды джип для желающих отправиться по пеклу в Валетту. Таких дураков, как ни странно, оказалось порядком: я, Кьюбит, Шлиссенджер, Степлтон и сам Лабриман. Он подошел к нам с расстроенным видом и развел руками:

– У них нет свободного шофера. Кто-нибудь знает, хоть приблизительно, как добраться до города?

– Все в порядке. Я поведу машину. – успокоил его Шлиссенджер. – Здесь, насколько я помню, рукой подать. Мистер Степлтон нас подстрахует. Айзек, ты ведь тут был?

– Был. – подтвердил Степлтон: – Но ничего не помню.

– А, ладно, – махнул рукой Эйб. – Залезайте.

Дорога, вырубленная в известковых скалах, скользила серпантином, и я чувствовал неприятные приступы тошноты, когда смотрел вниз. Машина шуршала изношенной резиной шин на крутых поворотах, ее заносило к краю, мелкие камешки срывались с дороги вниз.

– Крестоносцы тут неплохо поработали. – беспечно бросил через плечо Эйб. – Продолбить шесть километров до моря! Братья знали, чего хотят.

Он принялся насвистывать какую-то незнакомую мне мелодию, отдаленно напоминавшую латинский гимн.

– В Витториозо прекрасные букинистические лавки, – заметил Айзек. – Хочу по ним пройтись. Там никогда не знаешь наверняка, что тебе попадется в следующую минуту. Вот, например, Рональд Пайпс, Эйб, ты должен его знать, он занимается структурной лингвистикой. Привез отсюда в прошлом году "Книги Гермеса Трисмегиста". Рукописный вариант! Выменял на четыре банки тушенки и свои зеленые брюки.

– Бедное наследие тамплиеров! – зло усмехнулся Шлиссенджер. – Можно себе представить, как какой-нибудь беглый командор в 1307 году пробирался с юга Франции вместе с этой рукописью и другими реликвиями храмовников на Кипр, к госпитальерам. Они выдали бы его, обязательно выдали, и вернулся бы наш благородный мессир в инквизиционные застенки короля Филиппа, если бы не решение добрых братьев-иоаннитов штурмовать Родос. Каждый меч был в цене. На него посмотрели сквозь пальцы, и он, брат высокого посвящения, привыкший носить рытый бархат и парчу, пить тончайшие левантские вина и есть на серебре, благодарил Бога, от которого отрекся, за похлебку с отрубями и право спать на голых досках в Приоратской зале, вместе с еще двумястами латниками.

– Тебе бы романы писать! – с восхищением воскликнул Айзек. – Извини, Эйб, – виновато поправился он, почувствовав на себе недовольный взгляд приятеля.

– Действительно! – с издевкой заметил Кьюбит. – Как можно запомнить такую кучу деталей? Родос, золотая посуда, король какой-то! Комиксы на ваши книжки были бы у нас бестселлерами.

– Да, и Америка наконец познакомилась бы с моими трудами. – парировал Шлиссенджер. Слова Кьюбита его явно задели. – Когда история пишется кнутом по вашей спине, ее трудно не запомнить, – тихо сказал он. – Некоторым кажется, что двести лет непрекращающегося обжорства – это тоже история, но я не взялся бы писать о ней.

– Некоторым кажется, что история – это бесконечные войны, костры, смуты, голод и репрессии! – вспылил Кьюбит.

– Не стану разрушать ваши идеалы, – пожал плечами Шлиссенджер, но за всю жизнь я ничего другого не видел.

– Мне жаль вас, – с легким высокомерием заявил калифорниец.

– А уж как мне-то себя жаль! – усмехнулся Эйб.

Слева показались очертания небольшого городка, выстроенного в колониальном стиле. Высокие пальмы с пожухлыми от жары листьями шелестели над аккуратными виллами, точно перенесенными сюда с болот старой Англии. Плотные изгороди жимолости окаймляли лужайки перед домами. От всего этого веяло такой тихой, спокойной жизнью, что у меня защемило сердце. Я отвернулся.

Мы въехали в пригород Валетты и вскоре оказались на широкой улице, пестревшей рекламами туристических бюро.

– Конечно, англичане могли нагородить в предместьях чего угодно, – заметил Шлиссенджер, оглядываясь кругом, – но, думаю, старого города при всем старании им не удалось испортить.

– Это "Финикия". – сказал Айзек, указывая на массивный корпус слева. – Самая дорогая гостиница во всем городе.

– Ты здесь жил? – живо отозвался Эйб: – Ну и страшилище! – Нет, – засмеялся Степлтон. – Моего жалования за год не хватит, чтобы оплатить здесь дневное пребывание. Если я и утрирую, то самую малость.