2019–2020 Андрей Расторгуев Андрей Петрович Расторгуев (1964 г. р.) – поэт, переводчик, публицист, член Союза писателей России. Кандидат исторических наук. Автор книг стихов, переводов и литературно-критических статей, многих публикаций в литературных журналах, участник ряда антологий. Лауреат Государственной премии Республики Коми, премии имени Бажова и ряда других литературных наград. Живёт в Екатеринбурге. «Ганина яма – шахта под Екатеринбургом…» Ганина яма – шахта под Екатеринбургом, где вначале были спрятаны тела расстрелянных членов семьи Романовых. В яму натекли потоки снега, календарь смыкает времена. За кресты заякорилось небо, чтобы глубже не ушла страна. Так совпало – или не совпало? Поп крестил – народ приговорил: на земле из камня и металла Ганей прозывался Гавриил. Промышлял – не рыл другому яму, духом не архангел, но горняк. Золото отыскивал упрямо, а нашёл – кровавый железняк. Меру ли отчаянно превысил или местью за благую весть?.. Мистика простых имён и чисел, лотерея неслучайных мест. Лёгок снег – сердца тяжеловаты, не смягчатся жертвою пока… Свежих облаков аэростаты раздувают белые бока. «Поменяла весна времена и цвета…» Поменяла весна времена и цвета — молодая листва на просвет золота: невесомую дымку едва окропил осторожною прозеленью хлорофилл. Да не долгую пору она молода, а покуда черёмуховые холода, и ладони живой чешуи листовой над землёю древесною и кустовой непременно сомкнутся ступенью между яростным светом и тенью. Ибо всё в равномерном пути бытия обращается снова на круги своя, но – всегда в кулачке зажимая лоскуток золотистого мая. «Где клонится да коренится…» Где клонится да коренится поубавившийся народ, речка Белая Холуница земляные породы трёт. Речка Чёрная Холуница моет корни невдалеке… Всё двоится, чтоб сохраниться на песке и на языке. И, названиями не обманывая, мимолётные с высоты, затекают с Большою Малая речки Белые под мосты… Имена только да навеяло — не убавилось от потерь: всея Малыя и Белыя — и Великия по теперь… «Всё как положено: построишь дом…» Всё как положено: построишь дом и дерево посадишь под окном — была б земля, а яблонь насажаем… Но где не властна трепетная плоть и всем распоряжается Господь, он может промахнуться с урожаем — не яблочно-вишнёво-травяным, а плотным, ощутимым, кровяным… Не сыновей, так дочек нарожаем — всё, кажется, одно… Да не одно, уже давным-давно заведено: мальчишек ждём, девчонок – провожаем. А любим всех – без голоса, на слух, как стадо подопечное пастух: чуть прозеваешь – канут в буераке… Но отпускать – единое терзать, от сердца пуповину отгрызать, завидуя балованной собаке. «Душа усомнится: надо ли?..» Душа усомнится: надо ли? Да спросишь кого – беда: Алатырь ему, Анадырь ли — неведомые города… Когда в золотистом облаке восходит осенний свет, в Алатыре спеют яблоки — в Анадыре сеет снег. Пока вороха крылатые подымутся на юга и заморосит в Алатыре — уже занесло в Анадыре порошею берега… Обычные, нестоличные, как в борозды семена, разбросаны пограничные в различные времена да оба молвой неброскою по рекам наречены: один – над равниной Русскою, другой – у морской волны. Бревенчатыми острогами, стенáми монастырей страна полегла дорогами сквозь марева до морей. Равны, да неодинаковы, прочны, да не кирпичи… Анадырь – что на Анадыре. Алатырь – что на Алатыре… Прислушайся, различи. «Хождение по водáм…» Хождение по водáм — как будто по проводам: лишь затвердевая льдом, противятся посоху. Но ежели по мосткам, морёным тугим доскáм, уложенным над песком — воистину посуху. Упрямоходящим приз — пронзающий море пирс: пожалуйста – обопрись и переступи границу. Хотя не тверда вода — не запечатлит следа, в том невелика беда — на памяти сохранится… Что утром на сквозняке при чутошном поплавке, с бельём ли, накоротке сполоснутом в холодину, да с цыпками на руке, что в Сопоте-городке или Санта-Монике — смыкаются воедино. И самый зыбучий пирсик земной прибавляет пирсинг, цепляя собой прибой, как проволочной скобой… Булавкою просквозит — и мир переобразит в диковинный композит, слоёный и многоликий: и местные исподтишка поодаль от бережка забрасывают на окушка во Тихий или Великий. И, может быть, у окна пространства и времена надёжно ещё одна удерживает зацепка — оправдана в языке, по счастью, не в языке, а в дочерином пупке серебряная скрепка… |
