Для запланированного своего последующего текста есть определённый смысл продолжить и несколько далее повествование кунгурского знатока о пребывании казаков Ермака в Приуралье (в «Истории Сибирской» Ремезовых это в статьях 7-й и 8-й): «И в 87-м вниде в слух к самодержцу государю Иванну Васильевичю, что Максим Строганов тех пресловущих воров Ермачка Поволскаго с товарищи з запасы ис ружьем отпустил; и о том к Максиму об отпуске воров слово писано в грамоте сице: «Мужик, помни, да как ты с таким великим и полномочным соседом ссоришь, и какая несостоятельная спона меж нами учинится, и не уведаешь, что я тебе за то учиню; а ежели доброе что в таком случае учинится безпорочно, не ведаешь, чем ты со своими пожалован будешь в твоем опасении». И то писание Максим радостно с печалию принял и прочел слезно, а к Ермаку в кровопролитии его невместно писать и не смел; точно слыхом от приходящих принесеся слово, каков воинстве и о всем слышно в ему удаче, и о том веселяшеся, не всуе туне запас и ружье и подмоги пушки дал в отпуск. А в поход Ермак на струги дружине своеи у Максима взимая с пристрастием, а не вовсе в честь или в заимы, но убити хотеша и жита его разграбить, дом его и при нем живущих разорити в конец и приступи к Максиму гызом; Максим же увещевавше их Богом и государём, что числом запасов дати и о том прося у них кабалы, егда возвратитеся, на ком те припасы по цене взяти, и кто отдаст точно или с лихвою; из них же войска паче всех Иван Колцев с есаулы крикнуша: «О мужик, не знаешь ли ты и тепере мертв, возмем тя и ростреляем по клоку, дай нам на росписку по имяном на струги, поартелно 5000, по именом на всякаго человека по 3 фунта пороху и свинцу и ружья, и три полковые пушки, по 3 пуда муки ржаной, по пуду сухарей, по два пуда круп и толокна, по пуду соли и двум полоти, и колико масла пудов, и знамена полковые с ыконами, всякому сту по знамени». Максим же страхом одержим и с подданными своими отворил анбары хлебные, и по именом полковых писарей и весом успевающе, дающе день и нощь коемуждо по запросу числу на струги; и струги их грузу знимать не стали и под берегом тонути; они же приправили набои, излегчили приимать запасов помене по стругам, и управишася вси по совету вси в путь свой июня в 13 день смиренно и обещася вси Максиму: «Аще Бог управит путь нам в добыче и здравии имать бытии, заплатим и наградим по возвращении нашем; аще ли же избиении будем, да помянет нас любовь твоя в вечном успении, а чаем возвращения ко отцам своим и матерям». На городище же Ермакове с женами Зыряне и книги их писареи и память жилья их, кто имяны и отечеством домов, и доныне у Строганова в казне взыскуется. Было у Ермака два сверсника Иван Колцев, Иван Гроза, Богдан Брязга и выборных есаулов 4 человека, тож и полковых писареи, трубачи и сурначи, литавршики и барабаншики, сотники и пятидесятники и десятники с рядовыми и знаменшики чином, да три попа, да старец бродяга, ходил без черных риз, а правило правил и каши варил и припасы знал; и указ на преступление чинили жгутами; а кто подумает отитти от них и изменити, не хотя быти, и тому по Донски указ, насыпав песку в пазуху и посадя в мешок, в воду. И тем у Ермака вси укрепились; а болши 20 человек с песком и камением в Сылве угружены. Блуд же и нечистота в них в великом запрещении и мерска, а согрешившаго обмывши трижды, держат на чепи».
Первоначально надо отметить, что из всех существующих к нашему времени письменных источников (документы и летописи) непосредственно о зимовке казаков Ермака в бассейне реки Чусовой говорится только в «Краткой Кунгурской» летописи (см. вышеизложенное из этой летописи). Зимовка эта якобы была на нижнечусовском притоке, реке Сылве, напротив современного города Кунгур, у подножия Ледяной горы с её знаменитой Ледяной пещерой и древним Ермаковым городищем на её вершине. И была она вынужденной в виду того, что казачья дружина на своих речных судах попала в ледовый плен из-за быстрого ледостава на реке. На эту реку попали они якобы случайно – просто «обмишенилися» (т.е. ошиблись) и вместо продолжения продвижения вверх по Чусовой поплыли далее вверх по её притоку Сылве, где их и застал осенний холод, сковывающий льдом реку.
Зададимся вопросом – а верна ли сама информация, исходящая от кунгурского летописца о казачьей зимовке на реке Сылве? Исследователь может только гадать, откуда у кунгурского летописца столь обширная информация о деятельности казаков Ермака с их прибытием на реку Чюсовую (в её названии тех времён).
Причём в своём повествовании этот автор и по многим последующим эпизодам воинского пути Ермака (военные походы в самой Сибири) указывает конкретные даты – год, месяц и дни (правда, при общем анализе с другими источниками приводимые здесь даты вызывают большие сомнения, это отмечают и многие историки). Уж не позаимствовал ли автор летописи сведения непосредственно из походного дневника одного из казаков – участника завоевания Сибирского царства? Верить или нет последнему – это вопрос. Конечно, вряд ли кто-либо из ермаковых казаков или атаманов вёл свой походный дневник, хотя среди них были и обладающие грамотностью («полковых писареи» и некоторые другие). Походные условия с боями и переходами едва ли способствовали ведению дневниковых записей. Для этого были необходимы особое желание или атаманское задание запечатлеть на бумаге происходившие события, сама бумага (очень дефицитная и дорогая в те времена) и чернила. Причём бумага и чернила должны были находиться в нормальной сохранности и в период пребывания в нелёгких полевых условиях, что для того времени было, конечно, довольно затруднительно. Да и последующие десятилетия могли довольно значительно испортить походный дневник ермакова казака. Конечно, и само хранение столь ценного письменного источника втайне от общества на протяжении многих последующих десятилетий при всеобщем прославлении деяний ермакова воинства очень сомнительно.
В принципе, вряд ли у какого-то казака или атамана, при непростых условиях в эпопее воинства Ермака, возникла мысль o ведении относительно подробного походного дневника. Кунгурский летописец в своём изложении, вероятно, всё же использовал уже относительно осовремененную информацию, прибавляя от себя кое-что дополнительно. В итоге, – у кунгурского знатока истории по некоторым эпизодам в деятельности ермаковых казаков выявляются противоречия с другими летописями, порой – и с документальными источниками. Это, конечно, у ряда историков вызывает большие сомнения в достоверности информации, присутствующей в данной летописи. Спорными здесь являются © данные о зимовке казаков Ермака на реке Сылве у Ледяной горы.
Прибытие Ермака с казачьим воинством на реку Чусовую, с последующим уходом вверх по её левобережному притоку, реке Сылве, кунгурский летописец относит к концу сентября (по летосчислению того времени) 1578 года («И сентября 26 день, обмишенилися, не попали по Чюсовой в Сибирь, и прогребли по Сылве верх, и в замороз дошли до урочища, Ермакова городища ныне словет»). К этому времени на берегах нижнего течения реки Сылвы с 1570 года уже существовал строгановский Сылвинский острог в «20 верстах» от Чусовой. При равенстве одной «путевой» версты того времени 700 саженей (до середины XVII века) это составляет примерно 30 километров. Правда, эти вёрсты при переписи 1579 года, конечно, никто не мерил, и они здесь довольно приблизительные. К тому же могла здесь быть использована и «межевая» верста, равная 1000 саженям, да и сама сажень тогда могла быть равной 216 сантиметрам. В переписи прикамских строгановских владений 1579 года московскими посланцами, «сошным писцом» Иваном Игнатьевичем Яхонтовым и подьячим Третьяком Карповым «с товарищи», в низовье реки Сылвы, помимо Сылвинского острога, обозначены и три деревни, пять починков, одна мельница (на впадении речки Юрман). Причём деревня Верхолузье была расположена «в десяти» верстах (примерно 15 или, при межевой версте,– 20 километров) по реке Сылве выше упомянутого острога.
