Много лет пестуя чужих ребятишек в садике, Мария так и не смогла родить Ивану желанных наследников. Вердикт врачей был однозначен: бесплодна, и это тоже злило мужа. Особенно он ярился по пьяному делу, и тогда Мария только и слышала в свой адрес: «Пустоцвет» да «Сухостой».

Бедная женщина всю жизнь чувствовала себя виноватой и потому терпела издевательства мужа, не смея возразить ему. С возрастом Ивановы пьянки стали превращаться в многодневные запои, и на работе (а работал он сантехником в ЖЭКе) его с трудом терпели.

Выйдя, наконец, на пенсию, он и вовсе стал пить целыми неделями, а на слабые попытки жены вразумить его, лишь отвечал: «Отстань, дура, одна радость у меня осталась». Мария же находила утешение в книгах, за что получала новую порцию унижений: «Чего ты всё читаешь, читаешь, а сама дурой и помрёшь». Но умереть первым пришлось всё же Ивану.

Однажды, на этой самой даче, после многодневной пьянки старику вдруг привиделось, будто жена что-то подмешивает ему в тарелку с супом. С криком: «Ах ты сволочь, отравить меня хочешь!» он с ножом бросился вслед за убежавшей на огород Марией. Она, бестолково пометавшись между грядок, закрылась в сарае с садовыми инструментами. Иван, отставший от жены всего на пару шагов, с разбега выбил дощатую дверь с хлипкой щеколдой и тут же получил по голове лопатой.

Когда муж упал в проходе тёмного сарая как подкошенный, Мария испугалась. Она тут же убежала в садовый домик и заперлась там, понимая, что Иван, вернувшись, прибьёт её. Но время шло, а муж всё не приходил. Наконец Мария осторожно выглянула из окна домика.

Ивана нигде видно не было. Она осторожно прокралась к сараю и заглянула внутрь. Муж лежал там же, где и упал. Охнув, Мария наклонилась к нему и увидела тёмное пятно застывшей крови на голове. Тело его уже начало холодеть.

Мария кинулась было в домик за телефоном, позвонить куда полагается в таких случаях, но на полдороги остановилась. Посадят ведь теперь, вот позора-то на старости лет! Кто поверит, что не хотела она мужа убивать, а только защищалась?

Поразмышляв, Мария решила скрыть произошедшее. Через несколько дней пошла в милицию, заявила, что муж уехал погостить к дальней родне в соседний город, да по пути сгинул. Следствие ничего не дало, старик пропал, как в воду канул. Ну да сколько по стране таких потеряшек, и молодых, и старых.

Пару раз вызывали Марию на допрос, но она твёрдо настаивала на своей версии. Тем всё и закончилось.

Все эти годы Мария наслаждалась тихой одинокой жизнью. С весны до осени пропадала на даче, зимой запоем читала книги. Соседи жалели её, глядя, как бредёт она от автобусной остановки на свой участок, сгибаясь под тяжестью огромного рюкзака. Заговаривали, а не продаст ли она свой домик с огородом, они бы рады были расшириться. Мария только качала головой: «Пока силы есть, буду ездить, за зиму ой как надоедает в квартире сидеть».

Солнце склонилось к западу. Мария устало разогнула спину, и, тщательно отчистив лопату от налипшей земли, отнесла её в сарай. Потом пошла по тропинке мимо густых зарослей малины к глухому забору, где притаился старенький дачный туалет. Неподалёку от него возвышалась большая компостная куча из гниющих веток, прошлогодней листвы и сорняков. Проходя мимо холмика, Мария вполголоса сказала: «Ну, как отзимовал, Иван? Ничё, лежи, тут тебе самое место».

Белокурая девочка лет девяти сидела в мягком кресле и плакала. В кабинете психолога было тихо и спокойно. Его хозяйка, женщина с доброй улыбкой, сидела напротив девочки за столом. Она деликатно кашлянула и сказала:

– Лида, нужно пробовать дружить с людьми. Хотя бы одну подругу нужно иметь, чтобы делиться с ней своими мыслями, переживаниями.

Промокнув заплаканные глаза, Лида ответила:

– Вы знаете, отцу никогда не нравились мои подруги, он запрещал мне гулять с ними. Даже теперь, после его смерти, я не могу…

Помолчав, психолог мягко уточнила:

– А хобби какое-нибудь?

– Хобби? Есть, да, я люблю читать книги. Вот только отец ненавидел их, даже газет не читал, и нас с матерью всегда ругал за чтение. Мне приходилось прятать раскрытую книгу в учебник, делая вид, что готовлюсь к урокам. Однажды отец раскрыл мою хитрость и больно ударил меня.

– Но читать ты продолжала и после этого?

–Да, потому что только в книгах я была… свободной. Можно погрузиться в другой мир и жить там, забывая обо всём. Вы понимаете меня?

Психолог грустно улыбнулась: «Вполне». Она написала в блокноте слово «отец» и, немного подумав, добавила через дефис «тиран», мягко спросила:

– Лида, чтобы понять, с чем нам придётся поработать, расскажи ещё что-нибудь о своём отце. Всё, что захочешь.

Лида с нервным смешком выдавила:

– Однажды он ударил мою старшую сестру по лицу кулаком за то, что, качаясь на стуле, она его сломала. Я этого не помню, была совсем маленькой. Она рассказывала, что было много крови, нос был сломан, и на нём навсегда осталась некрасивая горбинка. Сестра ненавидела отца.

– А ты?

Вместо ответа Лида снова разрыдалась. Ничего, пусть выплакает свою боль. Психолог подумала, а ведь прав был великий Фрейд, все мы родом из детства. Случай трудный, придётся долго работать.

– Дать зеркальце? У тебя здесь…– психолог деликатно показала на свой правый глаз.

Лида резко отмахнулась:

– Я не люблю зеркал. Вообще редко в них смотрюсь.

– Почему же? – психолог быстро написала слово «зеркала» в блокноте и жирно обвела его ручкой.

– Ну… Отцу не нравилось, когда я, сестра или мама подходили посмотреться в трельяж. Знаете, такой советский? Отец всегда гонял нас от зеркала, ворча, мол, нечего крутиться-наряжаться. Трельяж стоял в его комнате, и мне приходилось, одевшись перед выходом из дома, смотреть на отражение в полированной дверце шкафа в своей комнате. Конечно, ничего толком не было видно. С тех пор я не люблю зеркал, и не люблю наряжаться. Даже не знаю, люблю ли я саму себя.

Когда время приёма закончилось, психолог сказала:

–Что ж, Лида, жду в четверг, как обычно.

Из кабинета быстро вышла женщина в строгом деловом костюме, унося глубоко внутри себя девочку с красными от слёз глазами.

Вот и наступило это веселое предновогоднее время, когда все от мала до велика чувствуют радостное возбуждение. Люди мечтают, что ровно в полночь 31 декабря всё волшебным образом изменится к лучшему, проблемы исчезнут без следа, и их жизнь начнётся с новой точки отсчёта. Если бы всё было так просто…

В маленьком домике под треугольной крышей в эти последние дни старого года царила счастливая атмосфера. Однажды вечером молодые родители принесли с чердака большие коробки с разборной искусственной ёлкой, игрушками к ней, электрическими гирляндами и ворохом блестящей мишуры.

Папа с мамой радостно суетились, украшая дом к празднику, и Юля в свои два года тоже по мере сил принимала в этом участие. Её стараниями по всем комнатам лежали длинные змеи пушистой мишуры, а стулья обвивали гирлянды.

Девочка путалась под ногами родителей и заливисто хохотала, когда у них из рук на пол падало то одно, то другое. Расшалившуюся дочь не ругали, а только принимались всячески тормошить и нацеловывать её в румяные пухлые щёчки. Папа подбрасывал визжащую от радости Юлю под самый потолок, а мама неизменно вскрикивала: «Осторожней, смотри не урони!».

За окном синел ранний зимний вечер, и снег крупными хлопьями кружился в свете высоких фонарей у дороги. Закончив развешивать мишуру и гирлянды, родители открыли большую коробку с искусственной ёлкой. Почётное право собирать её из разрозненных частей всегда принадлежало главе семейства. У него в этом деле был большой опыт, и ёлка на крестовине подставки вскоре уже стояла в отведённом ей углу гостиной. Высотой она была почти до потолка, с пушистыми разлапистыми ветками.