Клермонт подняла ногу, и со всей силы ударила Эсту в грудь. Стул опрокинулся, и, задыхающаяся от внезапного спазма в груди, она упала на спину, проехав вместе с железной оковой несколько метров.

Словно в тумане к ней приблизились люди в военной форме, отстегнули от стула и подняли на ноги. Кто-то накинул на ее плечи черный олманский плащ. Она одернула руку, когда кто-то предложил ей опору. Она шла с низко опушенной головой, скрытой ото всех капюшоном, за своими конвоирами. Никто не встретился им по пути. Ни Сафелия, ни Нигия. Возможно, это было к лучшему сейчас, ведь взгляни она в глаза тем, кого считала близкими, непременно бы расплакалась. А она не могла себе этого позволить. Она будет плакать, только одна, в тишине своего корабля, летящего далеко, очень далеко отсюда.

Назефри проснулась от громкого стука в дверь.

— Назефри — это я!

— Учитель?

— Что случилось? — встрепенулся Камилли.

— Эста прилетела. Думаю, вам стоит увидеть ее.

Назефри накинула на плечи халат и открыла дверь.

— Что с Эстой?

— Она только что прилетела. Все лицо в синяках. Похоже, ее избили на Доннаре…

— О, Господи! Где она?

— На кухне. Мария заваривает ей чай. Назефри, это нечто серьезное.

— Вы думаете, что они узнали?

— О чем узнали? — спросил Камилли, натягивая свой костюм.

— О том, что я не наследница…

Эста словно тень появилась в дверном проеме.

— О чем? — не понял Камилли.

— О том, что я полукровка…

Урджин довольно быстро смог убедить Науба в невиновности Назефри. Он заверил Императора в намерениях Камилли и показал копию брачного документа, подписанного братом. Этого было достаточно, чтобы Науб обнял молодого Наследника, и бросив на прощание: "Назефри может вернуться", — покинул зал совещаний.

Урджин не стал задерживаться, и, отказавшись разделить с олманцами обед, отправился домой, к своей жене. Все дни перелета он провел в мыслях о ней. Время сделало свое дело, и от былой злости на нее и на себя не осталось и следа. Он думал о том, как прилетит, обнимет ее, и все снова будет хорошо. Так как и должно быть.

Но предчувствие шептало ему на ухо нечто другое. Нет, ей не грозила опасность. Но все же, что-то было не так.

Возле корабля его встретил отец. Он был один, без свиты, и это еще больше встревожило доннарийца.

— Где Эста? — спросил он, едва ли приблизившись к нему.

— Нам нужно серьезно поговорить.

— Где Эста?

— Я все объясню в рабочем кабинете.

Урджин резко остановился:

— Отец, я спрашиваю, где моя жена?

— Она больше не жена тебе…

Что-то произошло в следующий момент. Вся его жизнь вдруг резко разделилась на "до", и "после". Он не мог думать, не мог говорить, он пытался всеми своими чувствами уловить знакомое тепло рядом, холод, исходивший от нее, но ничего не чувствовал. Эсты там не было. В этот миг его не интересовало, что случилось и почему так случилось. Его голова разрывалась от беспомощного крика, которым он звал в своих мыслях ее. Но она не отвечала. Она молчала.

Дверь за спиной Урджина закрылась, погружая в мрачную атмосферу рабочего кабинета его отца. Фуиджи не стал присаживаться.

— Начнем с того, что все это время девица обманывала тебя.

— О чем ты говоришь?

— Она не Наслединца Олманской Империи. Это подтвердили генетические тесты, сделанные по моей просьбе с образцов ее волос.

— Какие тесты? О чем ты?

— Эста — полукровка, Урджин. Половина олманской крови, половина навернийской.

— Как это?

— Она не Наследница.

— А Стефан?

— Семья Императора удочерила девицу.

— Но откуда тебе это известно?

— Девушка сама призналась, когда столкнулась с неопровержимыми доказательствами своего происхождения. Олманцам был нужен этот брак, и она согласилась исполнить роль Наследницы. Олманцы надеялись на поддержку Доннары в случае войны с Навернией.

— Если не она Наследница, то кто же?

— Стефан — единственный ребенок в семье. Никакой Наследницы нет.

— Но почему тогда Совет приказал мне жениться на ней?

— Этого я не знаю. Вполне возможно, что Олманцы провели всех, и старикашек в том числе. А девчонка оказалась не промах. Ловко она скрутила тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты знал, что она должна была выйти замуж за Зафира?

— Зафира?

— Да, но Совет Всевидящих по какой-то причине решил, что она должна выйти за тебя, и помолвка была расторгнута.

— Но ведь ей было всего шестнадцать?

— Ты забыл, что они выходят замуж очень рано? Она никогда не любила тебя. Обманывала, врала, использовала и не любила.

— Ее вынудили пойти на это?

Фуиджи рассмеялся сыну в лицо.

— О, насколько же ты глуп! Она не любила тебя никогда. Скорее, ненавидела. Все ее ходы были тщательно спланированы. Ее обучили. Всему. Каждому слову, жесту, улыбке, взгляду. Все было направлено исключительно на тебя и твою похоть. И это сработало! Ты даже умудрился влюбиться в эту куклу. Она рассказала мне, как спала с тобой и думала о другом, этом, как его, Зафире!

— Я тебе не верю…

— Не веришь? Мне? Опомнись! Это всего лишь девка! Подосланная, лживая девка!

— Но зачем? — будто в бреду шептал Урджин.

— Я же сказал тебе! Ты что, не слышал? Чтобы приручить тебя, как щенка, влюбить, заставить потерять голову, дабы получить защитника и союзника для своего народа.

— Но если она полукровка, то олманцы — не ее народ.

— Ее народ те, кто вырастили ее. Это был долг перед ее семьей, перед Наубом! Ты что, действительно поверил в какие-то чувства? Что она влюбилась в тебя? Что ты превыше всех для нее? Да она даже беременеть от тебя не хотела! Как чувствовала, что недолог будет этот брак.

Урджин оцепенел.

— Я хочу немедленно с ней поговорить! Где она?

— Улетела шесть дней назад.

— Что?

— Ты слышал! Теперь ты свободен. У девицы хватило ума подписать бракоразводные документы. Чего еще тебе от нее надо?

— Как так?! Что ты ей сказал?

— Ты что, не слышал, о чем я тебе говорил? Она обманула тебя! Обвела вокруг пальца!

Фуиджи протянул Урджину электронный планшет.

— Вот здесь ее подпись. А здесь послание для тебя с ее отпечатками, чтобы ты не сомневался в его подленности.

Урджин понес экран к глазам и стал бегло читать:

"Если ты думаешь, что мне жаль, что все так получилось, ты глубоко заблуждаешься. Это политика, да ты и сам все прекрасно знаешь. Честно говоря, я с облегчением подписываю эти документы. Больше мне не придется выносить твои прикосновения и "раздвигать ноги" перед тобой, как красноречиво когда-то выразился твой отец. И еще, на прощание, скажу: я всегда тебя ненавидела. Из-за этого брака вся моя жизнь полетела к черту. Я ненавижу тебя, Урджин! Будь ты проклят! Эста".

Урджин уронил планшет на пол и направился к двери.

— Куда ты? Подпиши документы!

Он не слышал отца, он вообще ничего не слышал. В голове отпечатались жестокие слова той, которую он любил больше жизни, и нестерпимая боль от разочарования и отвращения к этому существу, которое он боготворил, разъели его плоть, словно кислота. Он мог бы простить ее, за обман, за все, если бы она попросила, если бы только любила его или даже не любила, но попросила. Как же он презирал себя! За слабость! За то, что несмотря ни на что, все еще хотел быть рядом с ней, оберегать, хранить, желать, прикасаться и брать то, на что, казалось, имел право. За то, что способен был еще думать о ней, когда ей самой на него было наплевать. За то, что она ненавидела его, а он ее любил.

Урджин пришел в свою комнату и лег на кровать, уставившись невидящим взором в потолок. Какие-то чужие влажные капли заполнили его глаза. Он не хотел испытывать все это. Все что угодно, любую физическую пытку, но только не это.