– Ну, милая мама, как вы себя чувствуете? – спросила Белла.

– Я здорова, Белла, насколько можно этого ожидать, – отвечала миссис Уилфер.

– Боже мой, – сказала Белла, – что это вы говорите! Ведь я не вчера родилась.

– Вот-вот, сегодня она с утра такая, – вмешалась Лавви, выглядывая из-за плеча миссис Уилфер. – Тебе хорошо смеяться, Белла, но это так раздражает, что просто нельзя себе представить.

Миссис Уилфер, взгляд которой был до такой степени преисполнен величия, что никаких слов при этом уже не требовалось, повела дочерей на кухню, где полагалось готовить жертвоприношение.

– Мистер Роксмит, – произнесла она с видом покорности судьбе, – был очень любезен: он предоставил нам на сегодня свою гостиную. Поэтому, Белла, ты будешь принята в скромном жилище твоих родителей соответственно твоему теперешнему образу жизни: у нас будут и гостиная и столовая. Твой папа пригласил мистера Рокемита разделить с нами скромный ужин. Извинившись, что не может быть у нас, потому что приглашен в другое место, он предложил нам свою комнату.

Белле было известно, что секретаря никуда не приглашали, кроме разве его собственной комнаты у мистера Боффина, но она осталась очень довольна его отказом. «Мы только стесняли бы друг друга, – подумала она, – а это и без того случается нередко».

Однако ей так захотелось взглянуть на его комнату, что она забежала туда при первом же удобном случае и внимательно осмотрела все, что в ней находилось. Комната была и обставлена со вкусом, хотя и небогато, и прибрана очень чисто. На полках и этажерках стояли книги – английские, французские и итальянские; в портфелях на письменном столе громоздились деловые бумаги и какие-то счета, по-видимому относившиеся к имению Боффинов. На том же столе, аккуратно наклеенное на холст, покрытое лаком и свернутое в трубку, как карта, лежало то самое объявление, в котором описывались приметы человека, приехавшего бог знает откуда, чтобы стать ее мужем. Белла вздрогнула при этом зловещем напоминании, боязливо свернула объявление по-прежнему в трубку и завязала. Заглядывая во все углы, она увидела гравюру, висевшую над креслом, – грациозную женскую головку в изящной рамке. «Ах вот как, сударь! – подумала Белла, останавливаясь перед ней. – Вот как, сударь! Догадываюсь, на кого это, по-вашему, похоже! А я вам скажу, что это гораздо больше похоже на дерзость, вот на что!»

С этими словами она убежала: не потому, что оскорбилась, но скорее потому, что больше нечего было смотреть.

– Вот что, мама, – сказала Белла, вернувшись на кухню с неостывшим еще на щеках румянцем, – вы с Лавинией думаете, что я, при моем великолепии, совсем ни на что не гожусь, а я намерена доказать вам обратное. Сегодня я хочу быть кухаркой.

– Погоди! – возразила ее величественная мамаша. – Я не могу этого позволить. Кухарка в таком платье!

– Что касается платья, – отвечала Белла, весело роясь в кухонном столе, – я подвяжу фартук и весь перед закрою полотенцем, а что касается позволения, то я обойдусь и без него.

– Ты кухарка? – сказала миссис Уилфер. – Ты, которая ни разу не бралась за стряпню, когда была дома?

– Да, мама, – отвечала Белла, – вот именно.

Она подвязалась белым фартуком и булавками аккуратно приколола к нему нагрудник, который доходил ей до самого подбородка и крепко обнимал ее за шею, словно собираясь поцеловать. Ямочки на щеках прелестно выглядели над этим нагрудником, а под ним не менее прелестной казалась вся ее фигурка.

– Ну, мама, с чего начинать? – спросила Белла, обеими руками откидывая локоны назад.

– Прежде всего надо изжарить кур.

– Ну конечно! – воскликнула Белла. – И посыпать их мукой и повертывать на огне, вот так! – Она принялась быстро вращать вертел. – А дальше что?

– Дальше, – произнесла миссис Уилфер, взмахнув перчатками с видом королевы, которую силой принудили отречься от кухонного престола, – я бы посоветовала тебе присматривать за ветчиной в кастрюльке, а также попробовать картофель вилкой. А потом надо приготовить зелень, если ты настаиваешь на таком недостойном тебя поведении.

– Конечно, настаиваю, мама.

Настояв на своем, Белла приглядывала за одним и забывала про другое, бралась за другое и забывала про третье, вспоминала о третьем и отвлекалась к четвертому, потом старалась нагнать упущенное, лишний раз повертывая вертел и не давая несчастным курам никакой возможности изжариться как следует. Но стряпать было все-таки очень весело. Тем временем мисс Лавиния металась между кухней и столовой, накрывая на стол. Эту обязанность Лавви (всегда занимавшаяся домашним хозяйством с воркотней и очень неохотно) исполняла на удивление шумно, рывками и толчками: скатерть она стелила так, что по комнате проносился вихрь, стаканы расставляла так, словно с грохотом стучались в двери, а ножами и вилками гремела так, что это напоминало скорее бряцанье мечей в рукопашной схватке.

– Погляди на маму, – шепнула Белле Лавиния, когда стол был уже накрыт и они вдвоем приглядывали за жарящимися курами. – Будь ты хоть самая почтительная дочь (про себя, конечно, всегда думаешь, что ты почтительная), поневоле захочется ткнуть ее в бок чем-нибудь деревянным, когда она сидит в углу вот так, навытяжку, словно гвоздь проглотила.

– Ты только подумай, – отвечала ей Белла, – что бедный папа тоже должен был бы сидеть в другом углу и тоже навытяжку!

– Милая моя, ну где же ему, папа так не сумеет, – возразила ей Лавиния, – он сейчас же развалится на стуле. Право, я не верю, чтобы кто другой сумел держаться так навытяжку, как мама, или придать своей спине такое оскорбленное выражение! Что с вами такое, мама? Вы нездоровы?

– Без сомнения я совершенно здорова, – возразила миссис Уилфер, переводя на младшую дочь взгляд, выражающий надменность и твердость духа. – Что могло со мной случиться?

– А отчего же вы нос повесили, мама? – отвечала дерэкая Лавви.

– Повесила нос? – повторила ее мамаша. – Повесила нос? Откуда у тебя такие вульгарные выражения, Лавиния? Если я не жалуюсь, если я молчаливо мирюсь со своей судьбой, то пусть мои дети будут этим довольны.

– Ну что ж, мама, – возразила ей Лавви, – если уж вы меня сами заставляете, так я должна почтительно доложить вам, ваши дети премного вам обязаны за то, что вам вздумалось мучиться зубами каждый раз в годовщину вашей свадьбы; это с вашей стороны очень великодушно и для детей сущее удовольствие. А в общем выходит, что и зубной болью можно тоже хвастаться.

– Ты воплощенная дерзость, – отвечала миссис Уилфер, – как ты смеешь так разговаривать с матерью? Да еще в такой день! Скажи пожалуйста, да ты знаешь ли, где бы ты была, если б я не отдала свою руку твоему отцу в этот самый день?

– Нет, милая мама, не знаю, – возразила Лавви, – и при всем моем уважении к вашим познаниям и талантам, сильно сомневаюсь, чтоб и вы это знали.

Неизвестно, как изменилось бы поведение миссис Уилфер после такого бурного натиска на самое уязвимое место в укреплениях героической женщины, но в эту минуту прибыл парламентерский флаг в лице мистера Джорджа Самсона, приглашенного на праздник в качестве друга семьи, чья привязанность находилась теперь в переходной стадии от Беллы к Лавви, и та держала его в ежовых рукавицах, быть может, за проявленный им дурной вкус, то есть за то, что он не заметил ее с первого взгляда.

– Поздравляю вас с этим самым днем, миссис Уилфер, – сказал мистер Джордж Самсон, который по дороге заранее придумал это изящное поздравление. Миссис Уилфер поблагодарила его благосклонным вздохом и снова покорно отдалась на растерзание загадочной зубной боли.

– Удивляюсь, что мисс Белла снисходит до стряпни, – нерешительно произнес мистер Самсон.

Тут мисс Лавиния набросилась на злополучного молодого человека с уничтожающим замечанием, что, во всяком случае, это не его дело. После чего мистер Самсон надолго впал в уныние и пребывал в нем до прихода херувима, который очень удивился, увидев, чем занимается обворожительная женщина.