Рядом с его преподобием, в то время как он читал, стояли его маленькая жена, секретарь Джон Роксмит и Белла Уилфер. Только они да еще Хлюп провожали Бетти Хигден до ее бедной могилы. Ни одного пенни не было прибавлено к деньгам, зашитым в ее платье; то, что так давно задумала эта честная душа, было теперь исполнено.

– Никак не могу выкинуть из головы, – сказал Хлюп, когда все уже было кончено и он стоял, неутешный, прислонившись этой самой головой к церковной двери, – никак не могу выкинуть из моей горемычной головы, что я не всегда старался катать для нее как следует, не работал изо всех сил, и теперь просто сердце разрывается, как подумаю об этом.

Его преподобие Фрэнк Милви, утешая Хлюпа, разъяснил ему, что даже лучшие из нас более или менее отстают в выполнении долга, так сказать, работая за своими катками, – а некоторые из нас даже и очень отстают, – и что все мы нерадивые, слабые, ненадежные слуги.

– Она была не такая, сэр, – возразил Хлюп, весьма огорченный этим подобием утешения и даже обиженный за свою покойную благодетельницу. – Будем говорить только за себя, сэр. Всякое дело она всегда делала как следует. И обо мне она как следует заботилась, и о питомцах тоже, и о себе самой позаботилась, да и обо всем, что ни возьмите, заботилась как надо. Ах, миссис Хигден, миссис Хигден! Такая вы были женщина, такая мать и такая работница, даже на миллион одной такой не сыщется!

С этими прочувствованными словами Хлюп отошел от церковной двери и, уронив свою горемычную голову на могилу Бетти в углу кладбища, заплакал навзрыд, в одиночку.

– Ее могила не кажется такой бедной, когда на ней видишь эту нехитрую фигуру, – сказал Фрэнк Милви, проводя рукой по глазам. – Богаче, я думаю, чем если б ее украшали все статуи Вестминстерского аббатства[14].

Хлюпа не стали тревожить, и все вышли за калитку кладбища, оставив его одного. Сюда уже доносился шум водяного колеса бумажной фабрики, словно смягчавший картину ясного зимнего дня. Они приехали совсем недавно, и Лиззи Хэксем теперь рассказала им то немногое, что оставалось добавить к письму, в котором она спрашивала, как ей поступить, приложив к нему письмо Роксмита. Лиззи оставалось рассказать только о том, как она услышала стон, и что произошло после этого, и как она получила разрешение поставить гроб с телом в чистой и пустой кладовой при фабрике, откуда они только что проводили покойницу на кладбище, и как свято была исполнена ее последняя просьба.

– Я бы не могла сделать это все сама, без помощи, – говорила Лиззи. – Не то чтобы я не хотела, но не смогла бы без нашего директора.

– Как! Того самого еврея, который нас встретил? – спросила миссис Милви.

– Милая, почему же нет? – заметил как бы между прочим ее муж.

– Он действительно еврей, – отвечала Лиззи, – и эта дама, его жена, тоже еврейка, и просил их за меня тоже еврей. Но я думаю, что нет на свете людей добрее.

– А вдруг они захотят обратить вас? – предположила миссис Милви, хотя и кротко, но слегка ощетинившись, как оно и следует супруге пастора.

– Захотят, что именно, сударыня? – переспросила Лиззи с тихой улыбкой.

– Обратить вас в свою веру, – сказала миссис Милви.

Лиззи покачала головой, все так же улыбаясь.

– Они никогда не спрашивали, какой я веры. Они попросили меня рассказать историю моей жизни, и я рассказала им. Они просили меня быть прилежной и верной долгу, и я это обещала. Они охотно и с радостью исполняют свой долг по отношению ко всем нам, кто здесь работает, а мы тоже стараемся исполнить свой долг. Правда, они делают даже больше, чем обязаны, потому что удивительно заботливы во всем, даже в мелочах.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru