Надо сказать, что примерно через месяц партия и правительство открывали очередной балаган советских выборов. Участвовать в них полагалось всему без исключения населению Советского Союза, а потому во всякие медвежьи углы, вроде нашего, на вертолетах, вездеходах, катерах и даже, кажется, на космических ракетах доставлялись переносные урны для «исполнения гражданского долга». Так как времена сталинщины уже прошли и за легкое фрондирование давно никого не трогали, ушлое население использовало партийный предрассудок о святости отчетных цифр в своих интересах. Если у вас протекал потолок и полгода никто его не ремонтировал, если из сквера во дворе соседний овощной магазин устроил смрадную свалку и никому до этого не было дела, если вам второй год не удавалось определить ребенка в детский садик, надо было лишь найти соответствующего начальника и произнести воробьиное слово: «на выборы не приду!» Действовало оно, как заклинание, и завороженный им начальник вдруг начинал суетиться, крыша как бы сама собой чинилась, сквер расчищался, а для ребенка находилось место. Если и эти чары не помогали, значит, следовало колдовать на более высоком уровне, но при этом помнить, что любая волшба в руках неумелого ученика чародея может обернуться против него самого…
Сашкина угроза мгновенно оживила во всем отряде навыки этой странной бытовой магии. Первым откликнулся его молочный брат, высокий синеглазый, с легкой горбинкой носа красавец Юра: «И я тоже». Авторитет разудалых братьев, умудрившихся взять с собой в тундру одну на двоих полевую жену ненку Полину, обстирывавшую весь отряд, забывшую за годы жизни с геологами свой родной язык, но так и не выучившую русский, был гораздо выше моего, повара Сережи или, тем более, наших техников-инженеров. Через полчаса их поддержали все, за исключением итээровцев, которые, впрочем, морально тоже были с нами, но честно признавались, что их должности и постоянная работа не позволяют присоединиться к нам в открытую. Работяги все это прекрасно понимали и их не осуждали.
Кстати, сдержанность и интеллигентность операторов не следовало преувеличивать и путать с мягкотелостью. Много позднее, когда уже мы все вернулись на базу, однажды мне довелось видеть, как Шурик Поповский, флегматичный великан в очках, ухватил трехметровую скамью и яростно давил ею шеи двух бичей с ножами. Если бы он отпустил скамью, его зарезали бы. Если б он окончательно их придушил – судили. Но он не мучался рефлексией от невозможности логического решения этой новоявленной апории или от опасностей, поджидающих нравственное бытие его личности в случае ошибочного решения возникшей моральной проблемы. Он давил и давил двух с похмелья повредившихся рассудком тварей, словно клопов, и, пожалуй, додавил бы – они уже хрипели, – кабы подоспевший народ их не разнял.
Однако коллективный отказ от выборов был уже делом нешуточным. Это пахло политикой, а политикой занимались кудесники значительно более сильные, чем те, с которыми мы предпочли бы иметь дело. Такому протесту следовало подобрать достаточно серьезное обоснование. Решили, что пока торопиться не станем и дождемся вертолета или вездехода с урной. Если вместе с избирательными бюллетенями начальство привезет вожделенную выпивку – черт с ними, свои обиды отложим на потом. Но вот ежели со спиртом нас опять «кинут», терпеть такое издевательство рабочий класс больше не сможет и все наши каверзы разом будут приведены в действие. Для этого я должен был заранее составить письма в Смольный и во Дворец Труда, в которых наш «спиртной бунт» был бы описан так, словно дело вовсе и не в алкоголе, а прежде всего в финансовых махинациях и в неумении начальства должным образом подготовить «такое важное политическое мероприятие, как выборы». Конечно, все это было чистейшей воды демагогией, но таковы были правила игры, а обсчитывать нас действительно обсчитывали – нагло и жадно.
Полярная ночь кончалась, и на горизонте начало появляться солнце. После долгой ссылки в другое полушарие оно было шальным, словно зэк, спустя годы лагерей выбравшийся в большой город. Солнце играло с людьми и природой, то показываясь одновременно в двух противоположных сторонах света, то троясь на восходе тремя ослепительными шарами. Луна подражала ему и тоже порой двоилась, хотя знатоки говорят, будто такого быть не должно. Может, и так, но однажды мы видели и вовсе фантастическое зрелище: медленно встающие на юго-востоке и северо-западе огромные золотистые блюдца и два ущербных бледных месяца, умиравшие почти в зените на линии, перпендикулярной к двум нарождавшимся светилам. Это было уже слишком, и тундра как бы взбесилась, выпрастывая из-под снега стайки куропаток почти в руки людям, пробуждая от спячки леммингов и устраивая танцы песцов на расстоянии ружейного выстрела от санно-тракторного поезда. Но к вечеру вновь наступала тьма и частенько пуржило.
Однажды я закончил работу в двух с половиной километрах от станции, и операторы по телефону предупредили, что проедут еще 1200 метров вперед, чтобы с утра не тратить времени на переезд. Усталый, я не спеша шагал вдоль проводов к лагерю, когда ветер усилился, пошел снег, а белая гладь еще не окрепшего наста передо мной стала взметаться небольшими фонтанчиками: начиналась пурга. Пришлось прибавить шагу. С грехом пополам я прошел одну «косу» и обнаружил, что следующая спускается в небольшой овраг. За несколько месяцев работы это была чуть ли не первая неровность на гладком теле земли. Хуже, что в овраге провода оказались полностью заметены снегом и узнать направление можно было только по небольшим дощечкам у скважин с зарядами, расположенным через каждые 400 метров. Стоило сбиться на десяток метров в сторону, и единственная страховка правильности выбранного пути стала бы недоступна. Впрочем, некоторые дощечки, несмотря на их изначальную полуметровую высоту, все равно полностью заметало снегом, и для их поиска приходилось пользоваться всякими косвенными приметами. Но это в обычных условиях. А в пургу и когда мимо тебя уже не проедут ребята на вездеходе, задача резко усложнялась. Левая нога шагает чуть шире правой, и человек, идя по прямой без ориентиров, в действительности сбивается на дугу. Пришлось через каждые 10–15 шагов оглядываться и, пока еще не замело следы, сверять по ним прямизну движения.
Вот при одном из таких оглядываний я и увидал позади зеленые огоньки. Сперва я не придал им слишком большого значения – в конце концов, это могли быть и песцы. Но с каждым пройденным десятком метров огоньки приближались и начали уже обходить меня с флангов. Дело дрянь! Ведь с собой у меня были только перочинный ножик, кусачки и взрывмашинка. Ну, еще спички и несколько листков рабочего блокнота. Однако, не густо… Зеленые огоньки все приближались, и теперь уже можно было разглядеть сизые косматые тени. Полярные волки! Сомнений не осталось, но сохранилась надежда. Надежда на то, что я не сбился с пути и километра через полтора должна быть станция, а на подходе к ней волки, учуяв запах жилья, отстанут. Ветер, на мое счастье, дул навстречу. Надо продержаться. Я прибавил шагу, не желая без крайней необходимости сбиваться на бег – это могло бы только спровоцировать стаю, да и силы неплохо бы расходовать поэкономней. Во рту стало неприятно, и я на ходу закурил. «Неровен час – последняя», – мелькнула подлая мысль. – «Ну, это мы еще посмотрим», – ответил кто-то другой внутри. Сто метров, триста, пятьсот…
Но они не отставали и уже полностью замкнули вокруг меня свой колдовской круг. Что это? Завывает пурга, или вожак сзывает замешкавшихся собратьев? Я поджег блокнот и бросил огненный шар в тех, что заступили мне дорогу. Тени отпрянули. Еще несколько минут в запасе, пожалуй, есть. Но что потом? Надежда только на запах солярки, металла и людей. Пробежал метров сто, подняв на ходу обгоревший остаток блокнота. Из снега спасительным маяком торчал очередной деревянный столбик. С пути я не сбился. И то слава Богу! Но где же станция? По моим подсчетам, она должна была быть в четырехстах метрах впереди, и пурга еще не настолько разгулялась, чтобы ее совсем не было видно. Но ее не было. Кровь ударила в ноги, и по ним пробежали тысячи холодных иголок. Наверно, станция стоит наверху, на краю оврага, и снизу мне ее просто не разглядеть. Но ведь и волкам тоже. Только в отличие от меня они не знают, что совсем рядом должны быть люди. Надо пройти эти четыреста метров, пройти, продержаться, успеть. На ходу я поджег остаток бумаги, пробежал несколько десятков метров, уже не сверяя точность направления, и снова бросил вперед тщедушный факел. Тени нехотя расступились. Еще пятьдесят метров, еще, еще… Вот и последняя отметка! Но лагеря нет! Стая была уже метрах в пятнадцати от меня, когда я добежал до торчавших из снега контактных проводов. В них было последнее мое спасение. Я бросился на корточки, и тени сразу приблизились еще на пяток метров. Распутать провода! Открыть взрывмашинку! Зачистить контакты и сунуть их в гнездо «боевой линии»! Теперь нажать на кнопку и ждать еще несколько страшных секунд, пока зарядится конденсатор! Стая уже метрах в пяти. Видны оскаленные пасти и легкий пар над мордами. Еще немного – и будет последний бросок. Только бы сработало, только бы не было обрыва провода! Только бы… ВЗРЫВ!!! Комья промерзлой глины со свистом пролетели мимо головы. Один или два ударили в грудь, но боли я не почувствовал. Путь был свободен!
