Но пока санно-тракторный поезд со скоростью 10 км в час приближался к материку. Стояло полнолуние, и полярную ночь освещало «волчье солнце» – пепельное свечение вокруг холодной жестокой Луны. Небо пересекали дуги северного сияния, похожие на лучи военных прожекторов, ищущих вражеский самолет. Вдруг мезенский парень Гера остановил свой, идущий первым, трактор. Встали и остальные.
– В чем дело, Гера?
– Не слышите? Чтой-то там впереди странно как-то, – его родная Мезень была сравнительно недалеко, всего лишь верст за семьсот к юго-западу, и, чувствуя себя почти местным, он намеренно простецки играл своим округлым северным говорком, – не человек и не волк. Надобно посмотреть.
Мы прислушались. Откуда-то издалека, оттуда, где должен был уже быть берег, доносился странный, какой-то нечеловеческий звук. Он был похож на далекий рев сирены на маяке или на обращенный в космос вой потерпевших крушение инопланетян. Его источник находился у нас прямо по курсу, и, постояв с минуту, мы продолжили путь. Звук нарастал, теперь в нем слышался хриплый и злобный стон или вопль затравленного зверя. Но кто это мог быть? Почему он никуда не уходит? Может, это попавший в капкан полярный волк? Иногда нам доводилось видеть их седые косматые тени раза в полтора больше обычных волков, а в Нарьян-Маре показывали чучело одной такой чудовищной твари – говорят, при жизни в нем было около 150 кг… В морозной мгле показалась черная точка на искрящемся под пепельным сиянием снегу. Она приближалась, и вот уже можно было различить высокую крепкую мачту, вокруг которой металась воплощенная ярость и отчаянье.
Мы остановились. На коротком ремешке к мачте был прикреплен трехметровый шест. Второй конец шеста через такую же ременную петлю крепился к ошейнику огромного ездового пса. Обычная упряжка состоит из пяти оленей или из четырех собак. Но этот коренник, как Белый Клык из северных рассказов Джека Лондона, мог бы и в одиночку промчать любой груз по бескрайней тундре. Его задние лапы по толщине не уступали ляжкам взрослого мужчины. Под стать им были и передние, а грудь – едва ли не шире меня самого в плечах. Из огромной пасти свешивался кровавый язык и хлопьями падала слюнная пена. Ни на одно мгновение богатырский кобель не прекращал своего дикого воя.
Кто-то бросил ему кусок хлеба и попытался подойти. Мощные челюсти клацнули дважды: на пище и через долю секунды на рукаве неосторожного. Клок бушлата остался на желтых зубах и был тут же проглочен. Маленький веселый ярославец Ванька-цыган с «деревянного» семидесятисильного трактора кинул псу полбуханки мерзлого хлеба. Она исчезла с той же скоростью, что и первый небольшой кусок.
Сцена напоминала мрачные скандинавские сказания о мировом волке Фенрире, который в конце времен должен будет пожрать богов и само солнце. Но черные карлы цверги сковали для него цепь. «Шесть сутей соединены были в ней: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна». Бог битвы Тюр (не путать с Тором!) вложил в пасть Фенриру свою правую руку в знак того, что путы не принесут волку вреда, и остался без руки. «Говорят, что того же племени будет и сильнейший из волков, по имени Лунный Пес. Он пожрет все трупы всех умерших, и проглотит месяц, и обрызжет кровью все небо и воздух». Похоже, именно с ним мы и встретились под «волчьим солнцем» на берегу студеного моря. По крайней мере, я теперь знаю, как рождались мифы.
Мы топтались вокруг, не понимая, в чем тут дело. Если пес взбесился, почему хозяин его просто не пристрелил? Может, он чем-то провинился и должен теперь так метаться, пока с голоду не выбьется из сил и не проявит покорность? Может, и так. Но ничего себе педагогический приемчик!
Псу – или волку? – скормили еще пару буханок заледеневшего хлеба и тронулись в путь. Все дальше и дальше мачта с прикованным титаном, все ближе очередной геофизический профиль. И долго еще стоял в ушах вой, предупреждающий о конце мира…
До профиля оставалось еще несколько километров, когда чуть в стороне мы заметили подозрительный снежный холм. Им оказалась охотничья избушка, полностью заметенная снегом. Расчистили вход. Внутри были грубо сколоченный стол, пара скамей, кое-какая утварь, нехитрый припас и, главное, печь с доброй поленницей дров. Немного посовещавшись, решили истопить баньку. Ведь мыться нам было негде – только в Варандее на Новый год, 8 Марта и 1 Мая. За полгода полевой жизни негусто. Сказано – сделано. Расчистили дымоход и начали топить. Тем временем Сережа решил по такому случаю наготовить пельменей. В одиночку слепить две-три тысячи штук он, конечно, не мог. Пришлось всех свободных от протопки избушки посадить ему на подмогу. Двое раскатывали тесто, двое водочными стопками рубили из него кругляши. Сержуня тем временем колдовал над фаршем. По-настоящему пельмени надо делать из трех сортов мяса: говядина – за основу, свинина – для нежности, баранина – для духовитости и остроты. Шмат свинины нам как раз недавно забросили, была и говяжья полутуша. Вместо баранины взяли оленину – ее было сколько угодно. Перец, лук, чеснок, соль – и фарш готов! Но это не все. Оказывается, чтобы пельмени получились сочными, в каждый маленький пирожок надо положить по кусочку льда. Слава Богу, этого добра у нас хватало. Человек десять на зависть сибирячкам лепили пельменины и ровными белыми рядами сотни их выносили на мороз. Гора услады северных мужчин росла и росла, а о бане ничего не было слышно. Наконец, фарш кончился, и самые голодные пошли справиться у истопников о перспективах помывки.
Перспективы оказались печальными. Можно было сжечь все дрова, и еще столько, и полстолько – тепло и даже душно становилось лишь на уровне груди. Пол оставался ледяным. Но не пропадать же трудам! Очередями по пять-шесть человек в одолженных друг у друга разношенных кедах и рваных ботинках – ступать по полу босиком было невозможно – мы потянулись в нашу баньку по-черному. Раздевались по пояс, и в кальсонах, а кто и в ватных штанах пытались ощутить блаженство от парилки. Странно, но самовнушение все же действовало, и удовольствие было неподдельным, хотя, прямо скажем, слегка неполным. Куда там Высоцкому с персонажем из его знаменитой песни! Взамен истраченных дров наполнили канистру солярки, оставили в заимке крупу, соль, курево и спички – это святое! – а сами отправились пировать пельменями. Вот где был праздник! Ни разу в жизни я таких не едал, особенно, когда мы остались с поваром вдвоем и из своих закромов Сержуня вынул слегка початую бутылку спирта…
На 8 Марта нас опять обмишурили. Отряд забрался слишком далеко от базы, и гульнуть пару дней в поселке никому не дали. Еще хуже, что вертолет, забросивший нам солярку и запас еды, оказался «трезвым». В санно-тракторных поездах, естественно, действует «сухой закон». Но три-четыре раза за сезон, с конца октября по середину мая, положено дать мужичкам слегка расслабиться. Отсутствие в вертолете спиртного было расценено однозначно: чем продавать спирт и винище нам по номинальной стоимости, завхоз предпочитает от души спекульнуть этим товаром среди получивших расчет бичей в Варандее. Они девятирублевую бутылку покупали за тридцатник, а когда припирало – и за пятьдесят.
В отряде стало назревать глухое недовольство, и ко мне, как самому грамотному, потянулись мужики со своими соображениями о том, как сподручнее «качать права». Написать в прокуратуру или в терком профсоюзов (в геологии у профсоюзов именно территориальные комитеты) было отвергнуто сразу – из опыта предыдущих сезонов и других отрядов парни знали, что завхоз и начальник партии на базе проверяют все письма и адресованные «в инстанции» изымают, читают, а потом с утроенной свирепостью расправляются с жалобщиками. Кстати, вертолеты в Нарьян-Маре разгружали за бесценок именно такие штрафники. Кто-то предложил накатать все же коллективную заяву, но отправить ее в частном письме в Питер, чтобы там приятель переправил ее по назначению – авось, обычное письмо начальство вскрывать не станет! Идея понравилась, но тут обычно молчаливый ингерманландский финн Сашка глухо брякнул: «А привезут урну всухую – на выборы не пойду».
