Я спросил Дарью, почему на их базе все сотрудники – женщины, причём, по-моему все – незамужние.

– Да, это верно, – подтвердила она, – так удобнее начальству, нет семьи, детей – меньше хлопот, можно не беспокоиться о больничных по уходу за ребёнком и т. д. К тому же в нашем «монастыре» действует такой распорядок: неделю мы живём в наших кельях, только на выходные можно съездить домой, да и то не всегда. Кавалеров у нас не бывает, ты – первый, один на девять девиц, да ты и сам понял, попав в малинник, насколько оказался популярным в нашей обители, – она усмехнулась. – Сдаётся мне, «мать-настоятельница» положила на тебя глаз, так ведь?

Я смущённо промолчал. Правда, по моим подсчётам девиц выходило десять (включая Джо, буфетчицу и Лили), но я не стал поправлять Дашу.

– Ну, девушки у вас все, как на подбор, трудно выбрать лучшую, – попробовал я разрядить ситуацию.

– Но ты же выбрал, – в её голосе слышалась неприкрытая ревность.

Так вот в чём дело! О, женщины, коварство – ваше имя!

– Да, вы – девицы – сама добродетель во плоти. Как нежно и беззаветно любите вы друг друга, как благородно отзываетесь о своих товарках! – с невинным выражением лица съехидничал я. – Ваш институт благородных девиц – это образец общежития. Искренняя сестринская любовь – вот что пронизывает насквозь вашу отшельническую жизнь.

– Ну, да… примерно так, – резюмировала Дарья с улыбкой.

– Да, кстати, я припомнил такую деталь: из всех ваших барышень только Наталья не использует духи, не знаешь, почему?

– Ты очень наблюдателен, Серж; и внимателен к мелочам. У неё нарушено восприятие запахов, какой-то синдром, кажется… Ей духи ни к чему, она и так хороша, – Даша усмехнулась.

Я обнял её за талию, назревавший конфликт хотя бы на время был погашен… Мы погуляли, потом поужинали в аэропортовском кафе, ещё немного прошлись и поднялись на второй этаж гостиницы. Около Дашиного номера я, взяв её за руку, пожелал спокойной ночи. И тут она, улыбнувшись, обняла меня за плечи и прильнула к моим губам. Zerschmettere mich mit Donner![49] В меня что – все встреченные девицы втюхиваются? Ну, хотя бы по очереди, и то хорошо… Она пошла к себе, я – в свой номер. Долго не мог уснуть, потом провалился в тягучий кошмар: из багрового мрака автобус несётся прямо на меня, сделать ничего нельзя – я словно залит в бетон, руки и ноги не двигаются, а он стремительно летит навстречу, но не приближается ни на дюйм… И лицо Лены – в глазах читается немой укор, губы шевелятся, но звука нет… Проснулся в поту с дрожащими руками и звоном в черепушке… Утро только начинало вползать в комнату…

Ани Эль Шадай Хитхалэх лефани въехйе тамим.

Тора. Берешит[50]

Мы вошли в здание аэропорта и подошли к стойке регистрации. До вылета оставалось около часа. Прошли процедуру регистрации без проблем, и я решил купить что-нибудь почитать в полёте. В киоске выбрал рассказы О.Генри и книжечку "Рубаи́" Омара Хайяма. Всё это я, естественно, уже читал, но больше ничего не приглянулось. Когда объявили посадку, мы встали в очередь и вскоре сидели в салоне самолёта на своих местах, я – у окна (предложил Даше поменяться, она отказалась). Взлетели, набрали высоту, и я раскрыл Хайяма:

Я спросил у мудрейшего: "Что ты извлёк

Из своих манускриптов?" – Мудрейший изрёк:

"Счастлив тот, кто в объятьях красавицы нежной

По ночам от премудрости книжной далёк!"

Тот, кто следует разуму, – доит быка,

Умник будет в убытке наверняка!

В наше время доходней валять дурака,

Ибо разум сегодня в цене чеснока[51].

Классические рубаи́ – 12 слогов (на русский обычно переводится пятистопным ямбом).

А как вам это?

"Коли жив – веселись, – убеждает мудрец. -

Жизнь не вечна, настанет печальный конец".

Если будешь грустить, ничего не изменишь.

Нет обратно пути – так устроил Творец.

(Для справки: это не Хайям, это SEN; когда-то я увлекался сочинением и переводами стихов).

Под впечатлением от Омара ибн-Ибрахима Хайяма из Нишапура[52] я открыл О.Генри уже в определённом месте. Правильно: "Справочник Гименея".

"– Айдахо, – говорю я, – тебе какая книга досталась? Айдахо, очевидно, тоже забыл старые счёты, потому что ответил умеренным тоном, без всякой брани и злости.

– Мне-то? – говорит он. – По всей видимости, это Омар Ха-Эм.

– Омар X.М., а дальше? – спросил я.

– Ничего дальше. Омар Ха-Эм, и всё, – говорит он.

– Врёшь, – говорю я, немного задетый тем, что Айдахо хочет втереть мне очки. – Какой дурак станет подписывать книжку инициалами. Если это Омар X.М.Спупендайк, или Омар X.М.Мак-Суини, или Омар Х.М.Джонс, так и скажи по-человечески, а не жуй конец фразы, как телёнок подол рубахи, вывешенной на просушку.

– Я сказал тебе всё как есть, Санди, – говорит Айдахо спокойно. – Это стихотворная книга, автор – Омар Ха-Эм. Сначала я не мог понять, в чём тут соль, но покопался и вижу, что жила есть. Я не променял бы эту книгу на пару красных одеял".

Это моё любимое у старины Портера[53]; и это (по моему скромному мнению) – вершина юмора! В юности я читал его на языке оригинала, там – не менее смешно[54]…

– А скажи, Серж, – неожиданно прервала моё чтение Дарья, – ты любишь импрессионистов? Например, Дега.

Отложив книжку, я спросил:

– "Абсент"[55]?

– Ну… хотя бы.

– Что я могу сказать… У Дега очень выразительная манера исполнения, её не спутаешь ни с чем. Его импрессионизм мне понятен, а вот, к примеру, Ван Гог как-то не очень…

– Интересно, а чем же тебе не угодил Винсент?

– Ну, лично он – ничем, но вот его картины – не понимаю, и всё тут… Ты читала Уайльда, "Портрет Дориана Грея"?

– Да, а что?

– Там в предисловии есть такая замечательная сентенция: We can forgive a man for making a useful thing as long as he does not admire it. The only excuse for making a useless thing is that one admires it intensely. All art is quite useless[56]. Ты поняла, переводить не надо?

– Не надо. А ты действительно считаешь искусство бесполезным?

– Ну, что ты – конечно, нет; я пошутил, – коснувшись её руки, я улыбнулся.

– А… ну, да, – по-моему, она была сбита с толку…

Через четыре с четвертью часа после вылета мы приземлились в аэропорту «Бен-Гурион» Тель-Авива. Было около четырёх дня по местному времени. В киоске с журналами я купил разговорник (иврит – русский) и флешку на 8 ГБ. Рядом, в ларьке с напитками и мороженым я увидел пиво.

– "Heineken" beer, in a bottle, – попросил я.

– Шмонэ шкалим. Eight shekels (восемь шекелей), – сказала продавщица. Я расплатился двадцаткой, получив бутылку и сдачу монетами, и догнал свою спутницу. Выйдя из аэропорта, мы увидели на стоянке белый «Форд» с номерным знаком 321-29-218. Около него улыбался загорелый парень; он благожелательно кивнул Даше и мне.

– Mister Neumann? – поинтересовался я.

– Ye it's me. You can call me Mike (Да, это я. Можешь звать меня Майком).

– Okay, Mike. Tell me, do you know the name of August Neumann? (Хорошо, Майк. Скажи, тебе знакомо имя Августа Нойманна?) – не без внутреннего волнения спросил я.

– Yes, this is my ancestor (Да, это мой предок).

– My name is Serge Neumann, my great-grandfather had this name. It turns out that you and I are relatives, some kind of cousins (Меня зовут Серж Нойман, мой прадедушка носил эту фамилию. Получается, мы с тобой родственники, какие-то там многоюродные братья), – произнёс я немного охрипшим голосом.