Запрокинув голову, я разглядываю его лицо, ослепленная солнечными лучами.

– Ви не любит розовых соплей, но если ты скажешь ей что-то подобное, она оценит.

– Думаешь? – Че вдруг становится абсолютно счастливым. – Скинь мне этот стишок. Вечером я ей напишу. Она поймет, что расстояние и время ни черта не портят, потому что я все равно не могу без нее жить.

Спазм сжал горло, но я улыбаюсь:

– Без проблем. Удачи тебе! – Встаю с горячей скамейки, поправляю легкое платье, навсегда запоминаю последние секунды, проведенные рядом с Че, и ухожу. Сегодня я уйду первой и больше не вернусь.

Впереди душная бессонная ночь, одиночество, целая половина лета… Да о чем я? Впереди ведь целая жизнь.

– Солнце! – раздается за спиной знакомый всему городу голос, и я на миг застываю, но надежда не успевает наполнить душу своей отравой, потому что Че продолжает: – Спасибо тебе! За все! Если что-то будет нужно – напиши.

Не оборачиваюсь, только взмахиваю на прощание рукой. Я была здесь лишней – просто хотела увязаться за Че, чтобы попасть в его сказку, как когда-то увязалась за Ви. Не прокатило. И поделом. Пусть сейчас мне больно, но скоро станет легче.

Изнуряющий зной спал на закате. От бетонных стен исходит жар, как от деревенской печи. Они снова одинаковые и мрачные – от разноцветных рисунков и бунтарских надписей не осталось и следа: то был просто сон. А я теперь иду дальше и продолжаю верить в лучшее. Наяву.

В темноте у родного подъезда стою, запрокинув голову, и разглядываю окно кухни на третьем этаже – в нем горит уютный желтый свет. И не нужно выдумывать никакой сказки – она уже есть. Там мама, трезвая и тихая, жарит в масле творожные шарики по любимому рецепту из детства, поверхности старой мебели и утварь блестят как новые, а в темных углах прячутся мои добрые домовые. Как там сейчас хорошо!.. И я сломя голову бегу домой.

Мама любит книги про Анжелику, индийские фильмы, российские мыльные оперы, что идут после «Времени» на Первом канале. Она никогда не витает в облаках, не грезит о высоком и уж тем более не сочиняет стихов. Ее можно было бы назвать недалекой, но она обладала природной хитростью и непотопляемым чувством юмора.

Мы пьем чай с горячими румяными шариками из творожного теста, следим за драмой, развернувшейся на экране старого, искажающего цвета телика, но сопереживать актерам не получается: мама отпускает в адрес страдающей героини и ее мачо скабрезные шутки и громко хохочет.

В комнату ухожу рано – от поездки в Прасковьино мама так и не отказалась.

Скоро для меня не будет вещи страшнее, чем ноутбук Ви – едва на него взглянув, я вспоминаю свое забытое обещание. Открываю диалог, состоящий всего из двух сообщений, старательно набираю по памяти сегодняшний стих и отправляю его Че. Пусть распорядится им так, как считает нужным.

Раздеваюсь, расстилаю на диване застиранное посеревшее белье, залезаю на скрипучие пружины и прячусь под простыней. Однако мне не спится: режим сбит полуденным сном и духотой. Тоска расползается под ребрами, но в то же время во мне оживает нежное тепло… Сюрприз: оно никуда не делось! Вздыхаю, верчусь, но первая же мимолетная дрема больше похожа на красочную мечту о парне, который мне не принадлежит.

В разгар моей внутренней борьбы ноутбук Ви навязчиво защелкал очередью из сообщений.

Минут десять уходит на то, чтобы разобраться в премудростях Скайпа и наконец увидеть Ви – за несколько дней разлуки она нисколько не изменилась: широко улыбается, постоянно заправляет за уши непослушные белые пряди, невпопад смеется и сыплет нашими общими, придуманными самой жизнью, приколами. Мгновенно забываю о расстоянии между нами в полстраны, рассказываю, что сегодня очень жарко и, как обычно, ничего не происходит. И что мама наконец бросила пить.

– А я вот начала! – гогочет Ви и чокается с экраном пивной бутылкой. – Ребята, тут тоска смертная!..

– Ну и дура! – хихикаю я.

И Ви выдает:

– Ты там не влюбилась случайно? Ты какая-то странная!

Я впала в ступор. Это же Ви – моя подруга, мое Солнце. У меня не должно быть от нее секретов, как бы страстно мне ни хотелось их иметь. И какое облегчение, что Ви далеко, и наш разговор – лишь иллюзия: синюшная плоская картинка, запоздалый звук и взгляд, устремленный на экран, а не в глаза собеседника.

– Без шуток, тебе давно пора! Я в твоем возрасте уже перестала быть девочкой! Хотя дело, конечно, твое. Просто мне повезло, у меня был Че. Вот бы и тебе так повезло! Я надеюсь, ты мне сразу все расскажешь, да? Друзья навеки – помнишь? Твое здоровье! – Она снова задевает стеклянным донышком фронтальную камеру своего ноута и присасывается к горлышку бутылки.

А я молча вырубаю ноутбук и заталкиваю его под диван.

Полупустая грязная электричка, гудя, ползет сквозь замерший в неизвестности мир, над которым вездесущим оком Саурона восходит слетевшее с тормозов Солнце.

Я еду той же дорогой, по которой Ви упорхнула в свое будущее – но мне добираться всего пару часов. И приеду я в прошлое.

Прасковьино – забытая деревня в трех километрах от станции, затерянная в полях, обдуваемая всеми ветрами. Когда-то в ней жили родители отца, да и сам отец родился и вырос в простом бревенчатом доме, что уже много лет стоит с заколоченными окнами, закрытый на огромный амбарный замок. Здесь нет никаких благ цивилизации, кроме электричества – даже сотовая связь ловит сеть через раз.

Мама кемарит на сиденье напротив, уронив голову на руки, заботливо обнимая клетчатую сумку, набитую съестным и моющими средствами – неугомонная блюстительница чистоты, дремавшая в ней много месяцев, наконец пробудилась.

Улыбаюсь и провожаю взглядом деревянные домишки, проплывающие вдоль насыпи, цветы в палисадниках, перелески, погосты, поля. Я рада, что уехала из города, исчезла, потерялась – ищите меня теперь.

«Идите вы все… И ты, Че, красивый улыбчивый зомби, разбрасывающий свою боль вокруг, как заразу. И ты, Ви, сделавшая его таким. Хоть бы он заставил тебя сознаться! Помиритесь и исчезните из моей жизни куда подальше. А ты, подруга, и свои вчерашние слова с собой забери».

Снова кусаю губу, вдыхаю ртом горячий разреженный воздух и закрываю глаза. Ви не виновата – ничего нового она мне не сказала. Об их романтических встречах и страстных ночах я и так знаю в мельчайших подробностях, хотя всегда старалась не вслушиваться в многочасовые рассказы подруги на эту тему.

Вот и еду в глушь, чтобы успокоить сердце. Пару раз легонько стукаюсь о дребезжащую перегородку, обшитую фанерой – для профилактики.

Под заунывные мелодии радио «Шансон» из динамика ожившего транзистора деда мама борется с паутинами, опутавшими изнутри бревенчатую избушку, выметает из углов пыль и мышиное дерьмо, заливает поверхности хлоркой, драит полы и до блеска натирает хрупкие, отливающие радугой оконные стекла.

– Вот, Танюх… Сколько мы тут с тобой не были, а? – удивляется она.

– Два года! – подаю голос с отсыревшей допотопной тахты. Устроившись на ней по-турецки, я весь день разбиралась с ворохом старых бумаг и пожелтевших газет, добытых из недр старого сундука в чулане. «Пусть всегда будет солнце»[5], – напечатана на последней полосе газеты детская песенка, и я рву изъеденную жуками страницу на мелкие клочки. В последний раз мамино «просветление» пришлось на теплое время года пару лет назад – ровно столько мама не была на местном заросшем кладбище, где похоронены папа и брат.