Домофон в сотый раз пропел и стих. Никто не отвечал. Холодно темнели окна на третьем. Я села на ту скамейку, где когда-то сидела Мальвина, и так же отрешенно уставилась вдаль. Мне хотелось сохранить безучастность, хотя мороз крепчал, а кроссовки брата и его осенняя ветровка не грели. Вскоре онемели пальцы ног, руки, а джинсы прилипли к коленям. Безучастность действительно пришла – я закрыла глаза и заснула.

– Эй, мальчик! – прозвенел чей-то голос. – Что с тобой? Ты откуда? Как тебя зовут?

– Таня… – еле слышно ответила я и заметила удивление в широко распахнутых карих глазах, густо подведенных черным карандашом.

Это был мой первый визит в квартиру номер тринадцать – и далеко не последний.

Меня потрясло, что ремонт смог преобразить квартиру с такой же как у нас планировкой в просторные светлые апартаменты. Удивила и тетя Анжела, ставившая ударение в своем имени на первом слоге – на вид ей было не больше двадцати пяти.

А дальше потрясения посыпались как из рога изобилия: комната Вики, увешанная плакатами, коллекция Барби на полках, сувениры, открытки и фотографии со всего света, груда яркой одежды на кровати, Jane Air[1], орущие из телика свой хит «Hello»…

С тех пор мы постоянно тусовались вместе – я почти не застала мамин запой, потому что каждый день после школы мчалась в квартиру этажом выше.

Ви обожала канал А-One, а у меня не было кабельного. Она сооружала немыслимые прически, а мой «горшок» не позволял этого сделать. Ви была очень яркой – я же носила уродливые вещи брата.

Однажды Ви накрасила меня и подвела к зеркалу, и я задохнулась от восторга, неверия и растерянности. Но вовремя поняла, что рядом с Ви даже я могу стать красивой.

С ней всегда было весело: я никогда не знала, что меня ожидает вечером. Будем ли мы красить ногти черным лаком и примерять у зеркала ее вещи, или она сотворит что-то мегакрутое из старых вещей тети Анжелы и использует меня в качестве модели? Или, выпив вишневого «Блейзера», станет царапать в ванной руки тупым лезвием и плакать – или же мы сорвем голоса, завывая «сентябрь горит»[2] и заливаясь хохотом…

Однажды Ви вручила мне ножницы и велела укоротить волосы на ее голубой макушке. Немного фантазии – и, к моему удивлению, вышла прикольная прическа. Так Ви предопределила мою судьбу на ближайший год: после девятого класса, несмотря на отличные результаты ГИА, я подала документы в профлицей, где отучилась уже целый курс на стилиста-парикмахера.

Ви мечтала о необычном, она витала там, откуда ко мне прилетали стихи. В ней всегда было что-то непостижимое, неуловимое – то, что притягивало и одновременно резало, как острое лезвие.

Отсутствие родительской любви сблизило нас: однажды Ви призналась, что после развода отец не интересуется ее жизнью. Эта боль не отпускала ее, я видела – и страдала вместе с ней.

Без Ви я бы не стала такой, какая есть.

Разве могло быть иначе? Ведь она – настоящее Солнце.

Хлопнув трухлявой грязной дверью, шаркаю по лестнице наверх, попутно обнюхивая рукав черного платья Ви, которое идеально мне подошло. На мгновение моя вечная блаженная улыбка слетела с лица – впитавшиеся в ткань запахи алкоголя ударили в нос.

Ви встречает меня бурным, свойственным только ей восторгом, хватает за руку и тащит за собой в комнату – я едва успеваю поздороваться с тетей Анжелой, склонившейся над модным журналом.

Ви теперь не носит яркий макияж, а синяя краска давно смылась с золотых локонов. Ее огромные карие глаза сияют так, что впору зажмуриться – и вот я уже снова улыбаюсь.

– Что за вопли? Увидела живьем кого-то из этих? – Я указываю на оклеенные плакатами стены. – Или во всем виноват твой Че?

– Господи, Темка тут вообще ни при чем! – Ви картинно вздыхает. – Радость меня переполняет оттого, что мама наконец разрешила мне уехать из этой грязной дыры!

– Что?

Ноги слабеют. Я осторожно опускаюсь на край кровати.

– Ты же помнишь, я отправила документы в несколько универов? Так вот, меня приняли на дизайн, и завтра я уезжаю.

– Но это же в тысячах километров отсюда! – На моих глазах идеальный мир теряет позолоту, тускнеет и съеживается. – Как ты будешь там жить?

– У папы сейчас бизнес в этом городе.

Ви осекается, резко поворачивается к шкафу и раскрывает зеркальные створки. Она хватает платья, юбки, блузки и сваливает их горой на кровать.

Мой талисман, моя удача, проводница в сказку – и уезжает. Она бросает меня. Я и предположить не могла, что это так скоро случится.

– Ви, а как же я? – шепчу онемевшими губами.

Чертов мир разрушается по кирпичику, но Ви будто не слышит и опустошает шкаф.

– Ви! – ору я. – А как же Че?!

И тут же затыкаюсь – я не должна повышать на нее голос.

Она поворачивается ко мне и на секунду застывает, делает шаг навстречу, прикладывает к моим плечам очередное красивое платье и вдруг улыбается:

– Вот. Это тебе. Это все – тебе. – Она кивает на гору одежды, выросшую на кровати.

Мы смотрим друг на друга. Солнце и луна, свет и тьма, сила и слабость.

Я отвожу глаза первой и отступаю.

– Да не надо мне этого, Ви. Я пойду.

– Забирай! Тебе это нужно! – настаивает она, голос звенит.

– Обойдусь без твоего тряпья! Отвали! – рявкаю я и выбегаю из комнаты.

– Нет, ты его заберешь! – визжит Ви мне вслед.

Мир рухнул, пыль взвилась в воздух и оседает мне на плечи, лицо, забивается в легкие…

Я грохочу по гулким ступеням, пинаю дверь, пролетаю мимо напуганного Вали в комнату и закрываюсь на шпингалет.

– Вот ты снова на своем месте, Танька. – Залезаю на подоконник и прижимаюсь лбом к прохладному стеклу. – Как ты там говорила? В твоей жизни все скоро наладится? Найдется и еще кто-то хороший? Обломись! Ты потеряешь всех!

Мы всегда жили бедно, но весело: почти каждый вечер отец, вернувшись со смены, зазывал в гости дружков со всех окрестностей, и мать до глубокой ночи громко смеялась, мешая нам с братом спать.

Брат был на десять лет старше. Он собирался и уходил, иногда неделями не появлялся дома. Он хорошо учился, но школу так и не окончил – не успел: за два месяца до выпускных экзаменов попал под машину, когда бежал на тренировку по футболу. Я уже почти не помню его лица, но брат был хорошим.

Через полгода, в ноябре, на пустыре насмерть замерз отец.

Только я прижилась здесь, как сорняк, и, чтобы не замечать паутину в углах, пожелтевшие столетние обои, облезшую краску на подоконнике, нищету и беспросветность, витаю в воображаемых мирах.

Все уходят и бросают меня. Даже Ви. Если я поддамся этой боли, меня разорвет. Выпятив вечно обкусанную, окровавленную губу, я часто дышу и всматриваюсь сквозь стекло во двор.

В окне четвертого этажа панельной пятиэтажки зацвел кактус. На подоконнике третьего появилась новая ваза. На втором этаже деревянную раму сменили на пластиковую.

Кто-то настойчиво стучит по входной двери, Валя бубнит под нос проклятия и шаркает в прихожую.

– Валентин Петрович! Добрый день! Таня где? – раздается спокойный и приятный голос тети Анжелы, как только щелкает старый замок.

– Да дома вон! – шамкает Валька и недовольно продолжает: – Танька, Танька… как же надоели…

Я слетаю с подоконника, гремлю шпингалетом и нос к носу сталкиваюсь с Ви – она виновато топчется в проеме, из-за ее плеча выглядывает миниатюрная тетя Анжела.

– Девочки! – Она подталкивает Ви в спину и проходит следом. – Пора мириться!

Вместе с ними в комнату вплывает шлейф умопомрачительного нежного парфюма, с грохотом вкатываются чемоданы, материализуется пакет со съестным в белом контейнере из пенопласта.

– Так, здесь вам покушать. – Тетя Анжела оставляет пакет на полированном столе, если верить наклейке снизу – семидесятого года сборки, и приказывает: – Вика, что ты мнешься, а ну, садись!