* * *
Я сплю весь день, уткнувшись в выгоревшую ткань диванной спинки, вижу разухабистые больные сны, в которых падаю с лестниц и крыш, вздрагиваю от испуга, но за спиной вовремя вырастают крылья. И я снова летаю.
В реальность меня возвращает адский звук древнего пылесоса «Циклон», что с грохотом катится за матерью по квартире.
– Убраться надо, Танюх! – поясняет она, когда я открываю глаза. – Катерина вечером придет лекарства прокапать, неудобно. Я вон и Валю отсюда попросила. Он, кстати, ничего про нож-то и не помнит! Совсем стал ку-ку! Ну ниче, в общаге перетопчется. А завтра мы с тобой в Прасковьино махнем! Утренней электричкой.
В «завязке» мама всегда развивает бурную деятельность – компенсирует месяцы, потраченные на загулы. Она довольно хохочет, вывозит пылесос в прихожую. Я смотрю ей вслед, перевожу взгляд на обшарпанные дверные косяки, потолок, последний раз беленый еще до моего рождения, пожелтевшую люстру из оргстекла, стилизованную под хрусталь, розовеющие солнечные блики на стенах. Где-то между ребрами и желудком теснится тепло, очень много тепла. Оно греет грудную клетку и сердце, опускается в низ живота. И мечты распускаются ядовитыми цветами до тех пор, пока затуманенный взгляд опять не набредает на осиротевший без хозяйки ноутбук.
Матерюсь, трясу головой в надежде вытряхнуть из нее дурацкие мысли, нажимаю кулаком на солнечное сплетение, чтобы вытравить оттуда тепло. Встаю, беру ноут, пристраиваю его к себе на колени, вздыхаю и решаюсь открыть.
Одно сообщение от Ви:
> Солнышко, что с тобой? Я тебя чем-то обидела?
И слезы подступают к глазам. Я медленно и старательно набираю в ответ, что скучаю, мучаюсь от страшной жары в городе, где так одиноко без Ви. Пишу чистую правду, обхожу лишь ответ на один вопрос, но эти пустяки не стоят ее внимания.
>> Прости меня, все будет как раньше! – клянусь на прощание, но не успеваю вырубить питание, потому что щелкает новое сообщение, и оно не от Ви.
> Солнце, как обстановка дома? – интересуется Артем Черников, с аватарки которого во все тридцать два зуба скалится Че… И у меня срывается дыхание.
Больно бью себя по лбу, рычу от бессильной злости и отправляю в ответ:
>> Дома хорошо. Нужно увидеться. Прямо сейчас!
Глава 13
Вываливаюсь из пропахшего плесенью подъезда, и уличная жара волной опаляет лицо. Сухой воздух забивает легкие, раскаленный асфальт обжигает ступни даже через подошвы блестящих босоножек Ви.
Сверкая бледными коленками, бегу к остановке и с досадой отмечаю, что старательно наведенный для Че макияж поплыл. Придется предстать перед ним в образе заспанного енота. От стыда и дикого волнения выпрыгивает сердце, на секунду я принимаю решение никуда не ехать, но все же влезаю в пышущее адом нутро подошедшего трамвая. В нем даже невозможно держаться за поручни – настолько те раскалены, но на обжигающую боль в ладони я не обращаю внимания.
Еще полчаса – и я увижу Че. В последний раз. Решено: я раскрою ему секрет Ви, выброшу блажь из своей головы и продолжу дальше вечерами сидеть на подоконнике, выдумывать новые жизни вымышленным людям, собирать слова в рифмы и ждать для себя любви. Другой любви. Мне не нужно чужого счастья.
Город за пыльным окном смиренно плавится, истекая зловонным гудроном. Невысокие тонкие каблуки проваливаются в мягкую жижу – асфальт вот-вот разверзнется под ногами и отправит меня прямиком в ад. Спешу к набережной, где жители города расстелили на бетонных плитах покрывала и, игнорируя полуживых милиционеров, в разгар раннего буднего вечера устроили массовый отдых у воды.
В Кошатнике непонятное оживление: девчонки визжат и хихикают, кто-то о чем-то вещает громким сорванным голосом. Я прищуриваюсь, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Сразу узнаю футболку Че со знаком биологической опасности на белом фоне. Кажется, он позирует перед фотокамерой с уже пятидесятой восторженной девчонкой, в то время как ее подруги с нетерпением дожидаются своей очереди в сторонке. А на мраморном ограждении развалился здоровый парень в длинных шортах цвета хаки и громко глумится:
– Да вы че, девки? Он же дятел! Да у него таких знаете сколько? – Здоровяк сдабривает речь отборной площадной бранью, но Че с неизменной улыбкой смотрит в объектив, сохраняя на лице безмятежность.
Завидев меня, Че деликатно отстраняет от себя поклонницу и бегом направляется в мою сторону. У меня же в этот момент отказывают ноги. Он все ближе, а земля уезжает, словно пол карусели, и от паники замирает сердце. Сейчас я упаду прямо в руки Че. Если не очнусь, если срочно не найду выхода… Хватаюсь за черный мраморный шар на перилах и перевожу дух.
– Привет! – Че озирается по сторонам и прячет руки в карманы голубых джинсов. – Многовато посторонних. Надо найти место потише.
От счастья я готова молиться всем богам – Че ничего не заметил.
– Часто тебя достают на улицах, да? – сиплю и, прочистив горло, продолжаю: – А тот, толстый, кто такой?
– Толстого зовут Толстый! – усмехается Че. – Он типа руфер. В прошлом я… делал про них статью. Он невысокого мнения обо мне, как видишь.
Че медленно опускается на лавочку в конце набережной и надолго замолкает, глядя на синюю воду и белые постройки микрорайонов на другом берегу.
– Тем, извини, если оторвала от дел, но я хотела кое-что тебе рассказать… – вырывается из моего рта чужой голос. – Про Вику.
Че напрягается, поднимает на меня зеленые глаза, в которых загорается граничащая с помешательством надежда. Вот я и сделала это. Больно, но чувство, что так будет правильно, придает мне сил.
В пятом классе я нашла на улице полный денег бумажник. Их могло хватить и на кроссовки с огоньками в подошвах, которыми я грезила, и на беременную Барби, и на коробку энергетических батончиков. На хлеб, сосиски и молоко. На квартплату. Но я вернула кошелек потерявшей его тете, за что получила от нее похвалу и шоколадку, и впервые испытала то самое невероятное чувство собственной правоты.
«Так что давай, Че, лети!..»
– Все же есть что-то, чего я не знаю? – спрашивает он, и я в замешательстве сажусь на горячую поверхность скамейки.
– Да! Есть. Вообще-то она сказала перед отъездом, что… – Че пристально смотрит мне в глаза, будто намерен влезть прямо в душу и вывернуть ее в поисках ответа. Дух перехватывает, свет меркнет.
– Она сказала, что расстояние и время, так или иначе, все испортят. Мне кажется, она не права, – это все, на что у меня вдруг находятся совесть и силы, но я тут же спохватываюсь: – Напиши ей! Пожалуйста! Сегодня же напиши!
Че бледнеет от разочарования.
– Ясно. Знаешь, я много говорю, но часто – мимо. Но представь: кто-то уже срифмовал твои мысли так, как надо. Кто-то все сказал так, как сказал бы ты. Она это делала. С ней я забывался, отпускал ситуацию, не думал о плохом. Мы были вместе больше года, я думал, что у нас с ней одна душа. А теперь она несет бред про какие-то расстояния. Погано. На душе так погано!
Его фраза отдается болью в сердце: рифмы, мысли, совпадения, одна душа. Трогаю пальцами губы, чтобы не заплакать, молча смотрю на дальний берег, который кажется размытым сквозь раскаленный воздух.
– До свадьбы заживет.
– Что? – Че поднимается со скамейки и заслоняет осатаневшее от июльской жары светило.
Я перестаю грызть ноготь на правом мизинце и тушуюсь, задыхаюсь и почти умираю, но без всякого выражения мямлю:
– Это из нового:
До свадьбы заживет, не рана – пустяки.
Холодная слеза, отчаянья иголка.
Я – городская явь, совиная тоска,
Взлохмаченный никто с глазами волка.
Мне хорошо молчать. Хоть знаю много слов,
Но я скажу тебе: «Привет!», – и только.
Ты головой кивнешь. И я в карманах вдруг
Найду с десяток звезд, смешных и колких.
Какая ерунда: вот так стоять и быть,
И сплевывать свой мир себе под ноги.
Какая ерунда – замяться и неметь,
Вдыхая кислородные потоки.
А в городе моем бессильные дожди
Пустую руку смыслом наполняют.
И я стараюсь жить, и я учусь терпеть
Твой слишком яркий свет, под ним линяя…
