— Я выросла в таком же месте, как это, — тихо говорю я, проводя пальцами по окну. Я не могу больше ни минуты выносить напряженное молчание между нами, и даже если он скажет мне заткнуться, мне нужно хотя бы заполнить словами и шумом некоторые моменты между сейчас и потом.

— О, да? — Джейс ухмыляется. — Соперничающий клуб? Расскажи. Мой папа будет рад услышать об этом.

Я наклоняю голову вперед так, что мой лоб упирается в стекло со стороны пассажира, и легкая вибрация дороги слабо гудит о мою кожу.

— Мой отец был в таком же клубе, — говорю я, грустно улыбаясь воспоминаниям о более счастливых днях. — Не в конкурирующем клубе, нет. Он не погиб в автокатастрофе. Он был убит.

Джейс глубоко вдыхает, но ничего не говорит.

— После его смерти я просто старалась держаться подальше от неприятностей.

— Дай угадаю, — говорит Джейс, бросая на меня взгляд. — Неприятности просто находят тебя.

Я качаю головой.

— Нет, я определенно ищу неприятности, - отвечаю я. — Я нахожу их раньше, чем они находят меня.

— Я все еще не понимаю тебя, — говорит он, барабаня пальцами по переключателю скоростей между нами. — Когда ты со мной, ты ведешь себя как жертва обстоятельств, но потом ты возвращаешься к нему и ведешь себя так, как будто тебе это нравится.

Я сжимаю переносицу между большим и указательным пальцами и шумно выдыхаю.

— Я невероятно испорчена. Еще одна вещь о том, как я выросла. Люди вроде меня? Мы не нормальные. Мы извращенцы.

— Поэтому ты с ним? Потому что у тебя проблемы с отцом? — его случайный вопрос и усмешка - как пощечина.

— Да, — честно отвечаю я. — Что-то вроде этого.

Несколько мгновений никто не говорит.

— Я говорил тебе, что помогу тебе уйти, — с горечью говорит Джейс.

— Я знаю, — говорю я, глядя на свои руки.

— Я даже не знаю, кто ты, — выплевывает он. — Ты трахаешься с копом.

— Я не трахаюсь с ним, — говорю я.

— Я больше не верю ничему, что ты говоришь. Просто перестань говорить.

Мы продолжаем ехать, эмоции грызут меня все время. Я постоянно чувствую себя на грани слез, а сумочка, прижатая к ноге, практически обжигает мою кожу правдой о ее смертоносном содержимом. Внезапно я чувствую, что должна что-то сказать ему, дать понять, что я действительно испытываю к нему сильные чувства. Я задыхаюсь, сдерживая слезы и жалея о солнцезащитных очках. Я продолжаю глотать, немного задыхаясь, отворачиваю лицо от него, чтобы он не видел моей боли.

Я поднимаю глаза и понимаю, что мы остановились и сидим неподвижно на аварийной полосе.

— Почему мы остановились? — спрашиваю я, вытирая лицо.

Он не отвечает какое-то мгновение.

— Сэмми, — мягко говорит он, положив мягкую руку на мою руку.

Я хмурюсь, смотрю на него через плечо, мои щеки горят. Я не хочу, чтобы он видел меня такой.

— Сэмми, — говорит он, и, хотя это не мое настоящее имя, эмоции, которые я слышу в его голосе, заставляют меня растеряться. Потому что я понимаю, что это конец. Это может стать концом для нас. Последний совместный момент, последний рубеж Сэмми и Джейса.

Когда я говорю, что теряю самообладание, я, черт возьми, теряю самообладание. Я откидываюсь на спинку, боль в моем животе подобна миллиону колющих ножей, горячих, постоянных и жгучих. Я выплескиваю то, что кажется мне слезами всей жизни, накопленными и готовыми пролиться дождем. И они проливаются на мои колени, на верхнюю часть бедер, на руки - я безобразно плачу.

— Господи, Сэмми, — говорит Джейс, оглядываясь по сторонам, прежде чем положить руки мне на спину. — Мне жаль.

Я начинаю задыхаться, не желая, чтобы этот момент закончился, не желая, чтобы его рука отстранилась от моей кожи. Потому что, когда он уберет свою руку и направит машину обратно на дорогу, это действительно будет конец.

Я собираюсь уничтожить всю его семью, и ничто уже не будет прежним.

Пока я продолжаю втягивать воздух неглубокими, рваными глотками, все еще сгорбившись и прижавшись щекой к коленям, Джейс кладет руки мне на плечи и притягивает меня к себе. Он изучает мое залитое слезами лицо и, должно быть, считает, что я искренне опечалена, потому что он притягивает меня к себе, прижимает мое лицо к своему плечу, одной рукой перебирая мои распущенные волосы.

— Эй, эй, — мягко успокаивает он. — Все в порядке. Что бы ни случилось, сейчас с тобой все в порядке.

Я отстраняюсь так, что мы смотрим глаза в глаза.

— Пожалуйста, не надо меня ненавидеть, — говорю я, всхлипывая. — Я знаю, что вся эта ситуация невероятно хреновая. Я вижу, как ты смотришь на меня. Как ты спрашиваешь себя, какого черта я с ним делаю! — мой голос повышается, с каждым словом становится все громче и паничнее, но я не могу остановить лавину, которая вырывается из моего рта. — Я обещаю, что однажды все тебе объясню, Джейс. Однажды, очень скоро. И ты, возможно, поймешь меня, или просто возненавидишь. Но сейчас я не переживу, если ты возненавидишь меня, Джейс. Не сейчас. Пожалуйста?

— Я не ненавижу тебя, — говорит он, вытирая мои слезы своими большими, теплыми руками. — Иногда я хочу тебя ненавидеть, а иногда я хочу забрать тебя от всего этого. От него. Я не могу понять тебя, Сэмми, и я ненавижу, что ты скрываешь от меня дерьмо, но я не ненавижу тебя, хорошо?

Я киваю в ответ, потому что не могу сказать, о чем я думаю.

Ты не ненавидишь меня. Но будешь.

Это лишь вопрос времени.

Через некоторое время после нашего странного обмена мнениями я прихожу в себя, и Джейс выводит машину обратно на оживленную автостраду. Не спрашивая меня, он молча останавливается на заправке в нескольких милях вниз по дороге.

— Иди умой лицо, — говорит он. — Ты вся в пятнах. Дорнан убьет меня, если подумает, что я заставил тебя плакать.

Он снова любезен со мной, и это еще хуже, чем если бы он был груб со мной. Теперь мне кажется, что я манипулировала им, чтобы он отменил свои подозрения, хотя и временно, устроив истерику в его машине.

Правда в том, что я сдерживала эти слезы очень, очень долгое время. Шесть лет, если быть точной.

Я умываю лицо и вытираю его насухо бумажным полотенцем, после чего наношу макияж.

По дороге к месту назначения мы больше ни о чем не говорим. Через некоторое время Джейс притормаживает машину и сворачивает на большую круговую подъездную аллею перед впечатляющим особняком, усеянным мотоциклами братьев. Мы находимся всего в нескольких милях от мексиканской границы, и я задаюсь вопросом, нет ли в этом доме секретного туннеля или чего-то подобного, ведущего на другую сторону. Вскоре я отбрасываю это подозрение, когда вижу пожилого мужчину, который стоит на балконе второго этажа и разговаривает с Дорнаном.

Эмилио.

— Где мы? — спрашиваю я Джейса, глядя на двух мужчин, которые курят сигары и оживленно размахивают руками.

— Это дом отца Дорнана, — говорит Джейс, глядя на мужчин с нечитаемым выражением лица.

— Значит, он твой дедушка? — спрашиваю я, хотя и так знаю. Я встречала этого человека. Человека в тени, который охранял двери и молча наблюдал с края сцены в Va Va Voom, когда Дорнан и его сыновья забрали у меня все шесть лет назад.

— Наверное, да, — говорит Джейс, явно не в восторге от этой информации.

Джейс не делает движения, чтобы выйти из машины, поэтому я тоже не делаю. Я мысленно фиксирую в памяти свое окружение, на случай, если мне понадобится использовать эту информацию позже. На каждом углу квадратного участка земли стоят высокие башни, на каждой из которых сидит охранник в черном одеянии и с пулеметом наперевес.

Восхитительно.

Джейс поднимает руку, чтобы открыть свою дверь, и я протягиваю свою, останавливая его.

— Подожди, — тихо говорю я. Он поворачивается ко мне, его лицо пустое, маска.