Конечно, я не представляла себе дом без Йона. Он должен был быть там. Необязательно постоянно рядом — мне бы хватало просто слышать, как он двигается внутри, пока я сижу на крыльце и смотрю на первые загорающиеся звезды. Просто знать, что он в порядке, что он со мной и что между нами больше ничего не стоит. Иногда, расхрабрившись всерьез, я даже пыталась представить наших детей. Да, я никогда их не хотела — отчасти в пику навязчивой социальной политике современности, — но рядом с ним была готова попробовать пуститься в это долгое и сложное приключение. Если, конечно, он бы тоже этого захотел. Радостные вопли детенышей немного не вписывались в эту идиллическую картинку у меня в голове, но, быть может, однажды мы бы оба устали от этой тишины. А если бы нет, то прожили бы в ней до самой старости только вдвоем, и это тоже было бы прекрасно.
Я без особого труда могла представить своего альфу лет через десять. Он бы еще больше возмужал и раздался в плечах, его лицо, вероятно, утратило бы эту юношескую тонкость, но почти уверена, что его широкая мальчишеская улыбка совсем бы не изменилась. Он был бы все таким же жгуче привлекательным, и я бы все так же иногда задавалась вопросом, видят ли окружающие в нем то же, что и я, или только мне одной он кажется воплощением и средоточением всего самого лучшего в мужчинах и альфах в принципе?
«Он больной на голову несчастный ублюдок», — вдруг без спроса раздался голос детектива Гарриса у меня в голове, и я ощутила, как по коже пробежали холодные мурашки.
Я не хотела думать о том, что он рассказал, слишком страшно и гадко мне становилось. Насколько все это могло быть правдой? Вдруг тот несчастный, которого убила мать Йона, действительно был еще жив, когда он вернулся из школы? Вдруг он мог спасти его, если бы… сделал что-нибудь, а не просто сбежал из дома куда глаза глядят? Могла ли я в самом деле обвинять восьмилетнего ребенка, увидевшего, вероятно, самое ужасное зрелище в своей жизни, в том, что он поступил… как ребенок? Испугался, убежал и спрятался? Я не хотела осуждать его и понятия не имела, как бы поступила на его месте, но вовсе не думать об этом не могла.
И вместе с этими мыслями в голову лезли и другие — те самые, от которых я думала, что давно уже избавилась. Метка, ведь дело было именно в ней. Если бы судьба не связала нас с альфой, если бы мой запах не был для него особенным, он бы убил меня еще в день нашей первой встречи. Чаще всего я просто не думала об этом и о том, как мне повезло оказаться его второй половинкой, его близнецовым пламенем, которому он не способен был причинить вреда. Будь на моем месте другая, в складском квартале нашли бы два трупа, и Йона бы не остановило то, что случайный свидетель был бы слабой беспомощной женщиной и омегой. Его отец очень многое сделал для того, чтобы сгладить последствия его тяжелого детства и полученных в нем психологических травм, сперва от гибели сестры, потом от наркотической зависимости и в конечном итоге безумия матери. Но в одном детектив Гаррис был прав — моего альфу сломали очень давно и он, вероятно, уже никогда не будет полностью нормальным. Но означало ли это, что однажды его демоны могут выйти из-под контроля и навредить кому-то, кто этого не заслуживал? И как назло я никак не могла перестать думать о том проклятом первом вечере. Как вживую ощущала тяжесть его локтя на своей груди и ярость и жажду убийства, пронизывающие его запах. Если кто-то однажды понял, что убийство — вполне себе эффективный метод решения проблем и, конечно, куда более действенный и быстрый, чем любые другие, особенно законные, как ему было потом удержаться от соблазна поступать так всякий раз, когда что-то идет не так, как хочется?
Заслуживал ли Сэм Ортего смерти? Я не могла дать однозначный ответ на этот вопрос, не углубляясь в дебри морали, которую при всей ее мнимой однозначности слишком легко было вывернуть наизнанку. Наверное, вопрос был вообще в другом — а заслуживал ли он жизни за то, что сделал? Имел ли он право наслаждаться этим небом, этим воздухом, этими шансами на что угодно после того, как отнял их у других? Даже если бы так сложилось, что он бы внезапно исправился и посвятил весь остаток своего существования на этой планете тому, чтобы спасал бы котят из проруби и переводил старушек через дорогу, изменило бы это то, что он уже сделал? Говорили, что такое может решить только суд, но что есть суд, как не сборище мнений таких же, как мое? Таких же неуверенных и не знающих наверняка? Закон помогал обществу не разваливаться и нормально функционировать, прописывая правила для большинства. А еще было меньшинство, которое успешно эти правила обходило. И если для них они переставали работать, то означало ли это…
— Да к Зверю! — выругалась я, с досадой стукнув донышком пустой кружки по столу. Все эти размышления и допущения не имели ровным счетом никакого смысла. Мир не работал так, как нам бы того хотелось. Законы не действовали в полной мере, хорошие ребята погибали ни за что, а плохие порой пробивались на самый верх и сытно пировали там до самой старости, навязывая всем нижестоящим необходимость соблюдения охранявших их богатство правил. Побеждала не правда, а сила. Сила ломала тех, кто пытался ей сопротивляться, под молчаливое одобрение большинства, а на правду всем по большому счету было плевать, пока она не касалась лично их.
Раззадорив себя этими неприятными мыслями, я принялась раздраженно бродить туда-сюда по квартире детектива, пытаясь сбросить напряжение и успокоиться. Здесь было всего две комнаты, кухня и совмещенный санузел. В одной комнате я спала в прошлый раз, и сейчас она снова была закрыта на ключ, в другой ночевал сам мужчина. Обычно я более щепетильно относилась к личным границам и не лезла туда, куда меня не приглашали, но сейчас мне было просто необходимо чем-то занять голову и руки, поэтому я недолго колебалась на пороге.
Как и прочие комнаты в квартире, эта была почти пустой — в ней были только кровать, комод для одежды и стул возле окна. Окно, к слову, тоже выходило на кирпичную стену, как и там, где я спала. Правда отсюда было видно уже чуть больше, но все равно ничего интересного. Ни картин на стенах, ни растений, ни даже штор на окнах. Видимо, работа в полиции действительно отнимала у него все силы и время, и сюда он приходил только ночевать — да и то, судя по всему, не каждую ночь.
Решив впустить в квартиру немного свежего воздуха, я подергала окно, пытаясь его открыть, и внезапно осознала, что оно, как и в другой комнате, не открывалось. Это немного меня удивило и даже встревожило. Пока не настолько сильно, чтобы начать искать во всем происходящем какой-то двойной смысл, но, по крайней мере, достаточно, чтобы не испытывать ни малейших зазрений совести от желания продолжить свои изыскания. Открыв по одному все ящики комода, я не нашла в них ничего интересного — носки, майки, какие-то спортивные штаны. Никаких непристойных журналов или спрятанного оружия.
Кухня на фоне всего этого казалась самым обжитым помещением — там даже стоял маленький доисторический телевизор, который знать не знал ни о каком умном телевидении или подключении к интернету. Подумав об этом, я внезапно осознала, что в квартире, помимо всего прочего, нет вай-фай роутера. Учитывая, что у меня из вещей при себе была только тюремная роба, его наличие в любом случае мало бы что изменило, но все равно…
Все равно это было как-то странно.
Не зная, чем еще себя занять, я включила телевизор и села буквально в шаге от него, опершись локтями на колени и придвинувшись поближе к маленькому рябящему экрану. Как и следовало догадаться, он ловил всего несколько каналов и показывал довольно скверно. Прощелкав их все и не найдя ничего мало-мальски интересного, я решила дождаться новостей — вполне возможно, в них бы сказали что-нибудь обо мне и Йоне, ведь и отец Евгений, и детектив Гаррис оба говорили, что мы наделали порядочно шума. Может быть, там скажут что-нибудь о моем альфе — о том, какая судьба его теперь ждет, учитывая, что формально Церковь согласилась взять его под свою опеку, но он едва ли был ей нужен сам по себе.
