Мой альфа слегка помрачнел, словно в самом деле допустив возможность того, что вся эта поездка была изначально задумана его отцом только для того, чтобы разобраться с опостылевшим ремонтом, и я, чтобы отвлечь его, макнула кисточку в краску и затем нарисовала на подготовленной к покраске стене дома большое размашистое сердечко.
— Как тебе? — широко улыбнулась я.
— Это что-то из минимализма и постмодерна? — нарочито задумчиво уточнил он, наклонив голову набок, чтобы изучить мой рисунок.
— Не притворяйся, что разбираешься в искусстве! — прыснула я, ткнув его локтем в бок. — Хотя… я вообще-то тоже не особо в нем разбираюсь.
— Значит, нам нужно создать собственный стиль, — уверенно произнес альфа, а потом поднял банку с краской и с размаху выплеснул ее на стену. Я взвизгнула от неожиданности и отпрыгнула в сторону от брызнувших во все стороны белых капель, а потом покатилась со смеху, видя, с каким скепсисом Йон оглядывает свои безнадежно испорченные штаны.
— Было бы здорово, если бы они были разноцветные, — признала я, оглядывая выстроенные пирамидкой однотипные банки краски. — Можно было бы разрисовать тут все, как душе угодно. Была бы память и для Дугласа, и для нас.
— Какие бы цвета ты выбрала? — деловито уточнил Йон, принимаясь размазывать свою огромную кляксу на стене, чтобы придать ей хоть сколько-нибудь пристойный вид.
— Черный для тебя и оранжевый для меня. Зеленый для Дугласа. Фиолетовый для Ории, голубой для Медвежонка, бронзово-золотой для Джен, белый для отца Горацио. Я бы нарисовала цветы, похожие на облака, и облака, растущие на деревьях. Летающих китов и толстых единорогов. Небесный поезд, полный огней и детских снов, что причаливает к огромным, парящим высоко в воздухе платформам, и плывет, плывет сквозь время.
— И куда он едет? — спросил мой альфа, глядя на меня очень внимательно — так, словно мой ответ по каким-то причинам был невероятно для него важен.
— Туда, где у всех все хорошо, — с немного грустным вздохом пожала плечами я. — В будущее.
— Значит, нам стоит успеть взять на него билеты, — подняв брови, развел руками он, и я, поймав его взгляд, не смогла сдержать улыбки и кивнула.
На вечер Дуглас действительно закатил настоящий пир. Мы с Йоном принимали самое деятельное участие в готовке почти каждого блюда, и я потом даже пожалела, что не записывала рецепт прямо по ходу действия. Там был наваристый суп с креветками и сыром, мясо с грибами и овощами, зажаренное на гриле, и совершенно потрясающий домашний чизкейк, который мой альфа почти целиком затолкал в себя, так что я едва успела ощутить его тающий вкус на языке. Мужчины открыли бутылку старого вина, что хранилось у Дугласа в подполе, и, хотя я не особо любила красное, даже меня покорил его вкус.
— Я бы хотела, чтобы это никогда не заканчивалось, — со вздохом признала я, в этот раз не оставив на своей тарелке ни крошки.
— Хорошие времена тем слаще, чем реже случаются, — пожал плечами Дуглас, улыбнувшись мне. — Сохрани этот вечер в памяти, Хана, и возвращайся к нему, когда станет особенно плохо.
— А это идея, — вдруг оживился Йон. — Подождите-ка минутку.
Он ненадолго вышел из-за стола и скоро вернулся, вооруженный своим старым фотоаппаратом.
— Там еще осталась пленка? — искренне удивилась я.
— Как раз пара кадров, — кивнул он. — Садитесь поближе, я хочу заснять нас всех.
Я обняла старшего альфу с одной стороны, и его сын, настроив задержку на фотоаппарате, присоединился к нам с другой. Он обнял меня за талию, другую руку положив Дугласу на плечо, и мы замерли на пару секунд, пока щелчок камеры не оповестил нас о том, что снимок сделан.
— Распечатаем и поставим дома, — решил Йон. — А, вот и пленка кончилась, кстати.
— Как… символично, — не смогла не признать я.
Поскольку этот вечер был последним, мы не торопились подниматься к себе, и после ужина все вместе перебрались в гостиную, где старший альфа привычно включил небольшой телевизор, чтобы посмотреть вечерний выпуск новостей, а я уселась на диван обниматься с Сахаром. Кот моего душевного порыва не оценил, но вырываться не стал, просто пару раз недовольно мявкнул и устроился поудобнее, прикрыв зеленые глаза.
В новостях не было ничего особо интересного. Рассказывали об извержении вулкана где-то на другом конце света, о неудачном запуске очередного космического шаттла, о встрече глав двух больших государств, которые, видимо, считали себя вправе решать судьбы мира, хотя знали об этом мире едва ли больше, чем позволяли стены их помпезных кабинетов. В конце выпуска был небольшой блок новостей культуры и религии, и вот он как раз мгновенно привлек наше внимание.
— Кардинал Боро выступил с большой речью на открытии нового собора в Восточном городе, — хорошо поставленным и практически лишенным эмоций голосом сообщил диктор. — Он говорил о необходимости всем нам — и бестиям, и людям — сплотиться перед вызовами нового времени. Только вместе мы сможем найти ответы на вопросы, которые стоят перед нами, и нам важно помнить о том, что все мы — одна семья, ведущая род от одного предка. Подробности в сюжете у моего коллеги.
Телевизионная студия на экране сменилась на вид Площади Фонтанов, посреди которой была установлена небольшая импровизированная сцена. На ней за кафедрой, оснащенной микрофоном, стоял высокий мужчина в белом, обращая свою речь к собравшейся вокруг толпе и иногда многозначительно воздевая руки к небу. Я почти уверена, что видела его и раньше, просто не обращала внимания на его сан и место в общей иерархии верхушки Восточного города. Высокий, широкоплечий, как и большинство альф, он, однако, больше напоминал хищную птицу, нежели зверя. Сухое лицо, крупный нос с горбинкой, глубоко посаженные темные глаза, которые, казалось, следили за всеми и каждым, кто стоял перед ним. Его помпезное одеяние с широким воротом было оторочено золотом в отличие от чисто белой рясы рядовых священников, и во всем его облике проступало чувство глубокого достоинства и уверенности в себе. Он был в своей стихии, он принимал восторги и ликование толпы, пусть даже формально они собрались там совсем не для этого.
— Значит, вот он какой, — медленно проговорила я, уже представляя себе, как сложно будет договориться о чем-то с подобной личностью. Он производил впечатление того, кто всегда «знает лучше». И о чем бы ты его ни попросил, что бы ни попытался доказать, он не услышит тебя, если твое мнение не будет совпадать с его собственным.
— Вот как вы сможете с ним встретиться! — щелкнул пальцами Дуглас. — Да, как я раньше не подумал!
— О чем? — не понял Йон, тоже жадно вглядывавшийся в экран.
— Кардинал Боро иногда покидает свою резиденцию для того, что принять участие в подобных публичных мероприятиях. Нужно просто дождаться следующего такого события. В дороге его обычно окружают братья… в смысле священники более низкого ранга, и я точно знаю некоторых из них, кто не откажется помочь вам. Так вам будет встретиться намного проще, это не потребует прохождения множества бюрократических препонов и формальностей. И займет куда меньше времени. Да, так и сделаем! — Вдохновленный своей идеей, Дуглас стукнул кулаком по столу, и я от неожиданности даже вздрогнула, а вот Сахар на моих коленях и ухом не повел, словно давно привык к подобным эксцессам.
— В целом… звучит разумно, — подумав, кивнул мой альфа. — Если твои друзья проведут нас к нему… за кулисы или куда-то в такое место, это значительно упростит нам жизнь. И уменьшит вероятность того, что тот безумный фанатик со своими прихвостнями каким-то образом узнает обо всем прежде, чем мы сможем сделать то, что собирались.
Они принялись горячо обсуждать этот вариант, вслух размышляя о разных деталях и нюансах, а я снова устремила взгляд на экран телевизора. Прежде, чем сюжет об открытии собора закончился, я успела поймать еще несколько крупных планов лица кардинала. Я могла только догадываться, каких трудов нам будет стоить убедить его, но твердо знала, что ни за что не отступлюсь. Полгода назад я бы пришла в ужас от одной только мысли, что мне нужно будет поговорить с кем-то настолько высокопоставленным, знаменитым и могущественным. А сейчас я видела в нем просто еще одного мужчину, наделенного властью. Такие, как он или Сэм, или Джером Стоун, почему-то были убеждены, что весь мир и все окружающие обязаны играть по их правилам только потому, что они отхватили себе кусочек общего пирога и заняли теплое местечко под солнцем. Они привыкли управлять другими и решать за них и в какой-то момент пришли к выводу, что одно это делает их выше, лучше и достойнее прочих. Чужие жизни и, что даже важнее, чужие смерти танцевали у них на кончиках пальцев, и, ослепленные этой мнимой властью, они начинали забывать о том, что сами так же смертны, уязвимы и несовершенны, как любой из нас. Быть может, мы сами создавали чудовищ, превращаясь в зеркало, которое отражало только самые лучшие их стороны и безропотно проглатывало и скрывало все изъяны. И тот, кто каждый день видел в своем зеркале идеал, в какой-то момент неизбежно обречен был поверить, что в самом деле им является.
