Некоторое время я не слышал, что мне говорил Ульрих о планируемой им реформе австрийской армии. Но быстро взял себя в руки, хотя и панически боялся разоблачения, ожидая стражу, которая вот-вот набросится на меня и скрутит руки.

Мне уже чудились громкие крики швейцарских гвардейцев:

— Держи его, держи!!! Хватай, Ульрих, хватай его!!!

Но, нет, тишина. Та пара уже исчезла с поля зрения, Ульрих замолчал, подбирая в уме фразу более соответствующую его теоретической задумке вышеуказанной реформы. Я воспользовался паузой в разговоре и враз осипшим голосом, несколько раз откашлявшись, постучав себя ладонью по груди, рискнул спросить своего ничего вроде бы не заподозрившего друга:

— Все, что ты мне сейчас рассказал — очень интересно и я готов продолжить обсуждение задуманной тобою реформы. Но, извини, вопрос не по теме беседы. Только что вон по той тропинке прошли два увлеченно о чем-то разговаривающих господина. Один из них мне показался знакомым, тот, что покрупнее, в богатом мирском одеянии. Случайно, не знаешь, кто это? Кажется, я его издалека видел около приемной Папы.

— Случайно знаю, но немного, — засмеявшись, ответил Ульрих, и почему-то весело продолжил, — худощавый, с лицом аскета — кардинал Скварчалупи. — Он, насколько я понял за годы службы, занимается всякими тайными делами и делишками. Второй, мужчина покрупнее, не знаю его имени — фамилии — один из его подручных. Судя по всему, выполняет его особые поручения. Сам понимаешь, о таких людях не принято расспрашивать, информации о них мало. Так, одно слово там, другое — здесь, вот я и составил изложенный вывод об этих господах. Но я рад, что ты познакомился с одним из них на расстоянии, и в одностороннем порядке. Продолжай в том же духе, держись от них подальше, как это делаю здесь все, и все у тебя будет хорошо.

— Спасибо, друг, за предупреждение. Мне-то опасаться нечего, но, ты прав: лучше обходить таких людей десятой дорогой. Исполню твою рекомендацию с превеликим удовольствием — сказал я, понемногу успокаиваясь, и даже засмеялся. Но как-то нервно.

Ульрих, глядя на меня, ухмыльнулся, и продолжил рассуждать о реформах своей армии.

Я, постепенно успокоившись, продолжал думать о «чайке». Вот, гад, все-таки уцелел, смог добраться к своим хозяевам. Анализируя наши с ним встречи, я убеждал себя в том, что вряд ли он меня запомнил. Я, как будто предвидя такой поворот судьбы, тогда, в казачьем войске операцию делал ему под снотворным, и лежал он в основном либо вниз лицом, либо вверх, но уже заснув от моей микстуры. Пару-тройку раз я успел ему сделать перевязку — так он, уже ожидая процедуру, сидел в момент моего прихода спиной ко мне. Обработку выходного отверстия от стрелы (что же так промазали, чуток бы в сторону, эх, да что теперь мечтать…) я делал, не становясь перед его лицом, а так, сбоку и сзади. Он все время, как истукан, смотрел вперед. На меня внимания не обращал. Кто я такой был тогда — какой-то казачий коновал, недостойный его господского внимания. Похоже, память мне не изменяет, и я прав — не должен он был запомнить мою внешность. Да что там запомнить — он практически и не имел такой возможности. Видимо, Бог меня уберег. Спасибо, Господи за все!

После того случая я чаще всего бродил по парку в одиночестве, и неспроста, и не зря. Во всех посещаемых местах парка, я делал деревьям и кустарникам прививки дикой рицины, поскольку в покоях Папы никаких растений не наблюдалось. Потом, когда потеплеет, я постараюсь не гулять в парке, пребывание там станет опасным для жизни.

Тут же подумал, что хоть бы опасным в первую очередь это было для «Ивана Панкратовича», мать его так, зараза, как же он мне осложняет жизнь. Ничего, прогуливайся, дорогой «чайка», прогуливайся, набирайся здоровья — ну а что еще я мог ему сделать, чай не Джеймс я, не Джеймс Бонд!!!

Долго колебался, но неделю назад стал добавлять в примочки на ногу Его Святейшества мизерное количество рицины, надеюсь к моему отъезду, нужная концентрация наберется, а потом, потом видно будет.

Однажды монах поднял меня среди ночи. Я, грешным делом, подумал, что у Папы приступ случился. Все оказалось проще, меня хотел видеть кардинал Мальдини.

— Сын мой, ты можешь заставить человека говорить, если он этого не желает? — спросил Мальдини, после традиционных преклонений коленей и поцелуев кольца.

— Искусством проникновения в мысли человека я не владею, Ваше Высокопреосвященство, — с почтением ответил, чувствовал, что вопрос задан неспроста.

— К нам проник один ушлый разбойник, наверное, хотел похитить наши святыни, и как бы мы его не спрашивали, молчит. В смысле он кричит, но ничего не говорит по делу. Тебя проводят, посмотри на него, может, найдешь способ побудить его к разговору какими-то микстурами.

Да, интересный способ отдачи приказа, вроде бы попросил, но альтернативного варианта не предложил.

Захватив свою лекарскую сумку, отправился за монахом. Идти было недалеко, дольше блуждали в катакомбах, освещенных факелами. Здесь я не был, и мне стало немножко жутковато, а вдруг я здесь останусь навсегда, чтобы скрыть правду о болезни Папы. Всякий путь имеет конец, мы пришли. Монах открыл дверь в большую, просто огромную комнату, назначение которой я не сразу определил. А когда увидел висящее на растяжках голое тело молодого парня, понял, попал в пыточную. Ничего себе угодил!

Под плавающим, изменчивым освещением негостеприимного подземелья, среди бликов пламени нескольких факелов, размещенных в специальных подставках на мрачного вида сырых стенах, я заметил троих людей. Один был подвешен за скованные руки на толстом канате, переброшенном через блок и закрепленном на стене. Несчастный, измученный парень висел абсолютно безжизненно, обреченно опустив голову. Второй, в монашеском одеянии, меняющиеся от световых бликов крупные черты лица которого не выражали никаких эмоций, бесшумной походкой быстро шел прямо ко мне. Третий сидел в темном углу за массивным столом, и что-то писал, не глядя в нашу сторону.

Но его лицо даже в столь скудном освещении мне было хорошо знакомо. Я вздрогнул, как от удара. Господи, за что мне такие испытания? Хорошо, что я заметил его в парке во время прогулки с Ульрихом и первый шок, страх, паника были уже пережиты. Хотя после того случая я ожидал встречи с казацким гостем ежесекундно, все равно она произошла неожиданно. Что дальше? Меня «раскусили» и специально заманили в пыточную чтобы оказать наиболее сильное психологическое воздействие такой внезапной встречей старых однополчан? Сейчас все прояснится, подожди, Василий. Хотя, не паникуй преждевременно. Я, может, благополучно покину темное и сырое подземелье. Но, возможно, находясь уже в дверях я услышу ласково произнесенное, помните, по аналогии с мюллеровским — Штирлицу: «А вас, уважаемый казацкий лекарь Вася, я попрошу остаться. Хочу от всего сердца поблагодарить вас за лечение — спасение. Будьте так любезны, присаживайтесь голым задом на кол, впрочем штаны можете не снимать, и так войдет, или вы предпочитаете дыбу? Исполню с удовольствием любой ваш каприз…»

Я взял себя в руки и, с замиранием сердца опустив голову, ждал приближающегося палача. Пусть он подумает, что я опустил голову из страха или почтения — мне все равно. Главное, мое лицо теперь практически неразличимо для сидевшего в углу «чайки». Задание палача я выслушал, не глядя ему в глаза, с опущенной головой. Отвечая, голос на всякий случай слегка изменил с по-юношески звонкого на немного хрипловатый. Надеюсь, и на этот раз мне повезет. Молю об этом Бога!

— Слуш, лееекарь, этот нечестиииивц не хооочт ничего нам гавариииить, скотииина — по-французски и косноязычно, очень протяжно, сказал мне хмурый мужчина в черной рясе. — Но я допооодлинно знаю, что этот подлый челвееек замышлял что-то против нашей святооой мааатери-церкви. Ты влей в него какое-нибудь снадобье, чтобы он заговорииил, и сказал, кто его послал и с какой цееелью.

— Нет у меня таких снадобий, у меня настои и отвары только для лечения больных, — ответил я. — Если у парня сломана рука или нога, то я могу их сложить, в ином я вам не помощник.