Рассказал Варваре Игнатьевне свою историю, ничего не утаил, за исключением своего прошлого, иновременного и инопланетного попадания в тело Василия, а также о происхождении учителей Герасима и Клавдии Ермолаевны.

— Чудны дела Господни, — молвила женщина. — Преображение несмышленыша в умного и симпатичного парня просто не укладывается в моей голове. Ты смог очаровать мою дочь, а раньше она ни на кого не обращала внимания. Я видела, что Людмила уже вполне созрела, грешным делом думала, что она никого не полюбит, поскольку живем мы в лесу уединенно. Ан нет, гляди, нашла, кому отдать свой цветок невинности. Не осуждаю я вас, прекрасно понимаю порывы ваших юных душ. Ты щедро поделился с дочерью теплом своей души и семенем. Нет в тебе зла и корысти по отношению к Людмиле. Увидела я в тебе, пока слабый росток искреннего чувства к дочери, и этот росток с каждым мгновением набирает силу. Ни ты, ни дочь, не сможете этому противиться. Не думай, что я тебя уговариваю, я знаю, что ваши судьбы и сердца теперь связаны навсегда. Через многие трудности доведется тебе пройти, но ты их преодолеешь. Станешь тем, кем должен стать, и рядом с тобой всегда будет верная Людмила с детками.

— Так сразу и детки!?

— Ты же лекарь, понимать должен, что для зарождения новой жизни достаточно одного тесного общения между парнем и девушкой. У вас, все это уже произошло.

— И вы Людмилу не наказали?

— Наказывать за любовь великий грех, я его брать на себя не буду. Вот посмотрела на тебя, поняла, что ты не ветреный, а серьезный парень, и теперь за дочь спокойна. Хочу предупредить, что в ближайшее время в твоей жизни произойдут не очень приятные события, но прошу, прислушайся к моим словам. Как бы тяжело и горько тебе ни было, не давай люти овладеть твоим сознанием, и тогда все наладится. Попадешь на чужбину, осмотрись, укроти свою гордыню, слейся с людьми тебя окружающими. Когда завладеешь большими деньгами, возвращайся домой только посуху, вода морей и окиянов для тебя погибель, хотя и с ними ты можешь сладить, но потеряешь все. Препятствовать вашим встречам с Людмилой не стану, любитесь, молодость быстро проходит, да и времени у вас для этого мало осталось. Жди, завтра дочка придет к тебе на закате. О моих словах помни.

На прощание я передал букетик цветов для Людмилы. Женщины улыбнулась, но цветы приняла, заверила, что обязательно вручит дочери. Посмотрел вслед уходящей Варвары Игнатьевны. Ее фигура уже растворилась в ночной темени, а я все стоял и анализировал нашу беседу. Выводы буду делать позже, главное, что женщина не запрещает нам общаться, а что будет потом, посмотрим, но предостережения приму к сведению.

После памятной встречи с Варварой Игнатьевной, я каждую ночь встречался с Людмилой. Мы гуляли по ночному лесу, я дарил девушке цветы, она сплетала нам венки. Я ей рассказывал о своей жизни в монастыре и сказки из моей прошлой жизни, естественно адаптированные под местные реалии. Девушка слушала меня очень внимательно. Наш стожок был самой мягкой и самой удобной постелью, где мы могли отдаваться друг другу без остатка.

— Мама мне рассказала, что нас ждет длительная разлука, — задумчиво произнесла Людмила в одну их ночей. — А мне так не хочется, чтобы этот миг наступил. Не мыслю жизни без тебя, Василек мой.

— И ты мне люба, солнце мое, ненаглядное, — целуя, произнес я. — Только рядом с тобой, я чувствую себя нормальным человеком, зная, что тебе я небезразличен.

— Ты мое все, я за тобой согласна идти в дальние дали, крепко держась за твою сильную руку. Жаль, что нельзя этого сделать, мама строго настрого приказала мне ждать тебя в нашей избе. Ты обязательно придешь ко мне.

— Так и будет.

— Я обязательно тебя дождусь, сколько бы ты не скитался на чужбине.

Потом мы не говорили, мы утонули в нашей любви.

Прошло уже две недели, и я несколько успокоился, подумал, что Варвара Игнатьевна ошиблась в прогнозах, ведь у меня все спокойно. Подворье мамы я привел в идеальное состояние, осталось только в погребке новые полки сладить, для хранения разных горшков и мешков. Решил не мучиться с коловоротом, ведь доски можно к столбам прибить гвоздями. В сельской лавке я видел хорошие кованые гвозди по копейке за пять штук, раскошелюсь, для родни не жалко.

Купил гвоздей на десять копеек, новый увесистый молоток и отличный топор, в итоге шестьдесят копеек, как корова языком слизала.

Возле лавки пообщался с односельчанами. Народ в основном интересовали мои навыки лекаря, слух об исцелении увечного Захара по селу разлетелась быстрее степного пожара. Предложил желающим с завтрашнего дня приходить во двор, чем смогу, помогу. Уже собрался уходить, но мне дорогу перегородил известный с детства Осип. Мужчина был изрядно пьян.

— Что вы рты раззявили? — с трудом ворочая языком, произнес Осип, — слушаете этого безумного. — Он, поди, монахом стал, и вам байки рассказывает.

— И тебе, дядька Осип, доброго здравия, — спокойно я приветствовал давнего моего недруга.

— Ты посмотри на него, сопля со взрослым мужиком разговаривает!? И не просто с мужиком, а с казаком! Здоровья желает. И кто? Дурак деревенский!

— Что-то я дураков рядом не видел, пока ты не подошел.

— Ах так, — попытался ударить меня в лицо кулаком Осип.

Попытка дело хорошее, и я бы получил хороший удар, кулак у Осипа увесистый, но я уже далеко не тот голожопый пострел, которого можно было пинать ногой без последствий, я человек хорошо обученный и тренированный. Не стал я бить Осипа, всплыли на мгновения в голове слова Варвары Игнатьевны, просто отошел в сторону. Мужик за своим кулаком пронесся мимо, влепился лицом и рукой в бревенчатую стену лавки. Смачно Осип приложился, из разбитого носа и губ обильно потекла кровь, а он сам медленно стек по стене на землю, как капля органического выделения мужского организма, похоже, потерял сознание.

Мужики и бабы со смешками порекомендовали Осипу проспаться, и стали расходиться. Я тоже не задерживался, казак устал, прилег отдохнуть, беспокоить его не стоит.

До вечера провозился с полками, но получилось все отлично. Проверял их надежность, забирался на каждую и активно ворочался, ни одна даже ни скрипнула. Под весом мешков с горшками, надеюсь, не прогнутся, сработал на совесть.

Затем помылся в реке, и пошел на встречу с Людмилой. Сегодня моя возлюбленная выглядела какой-то напряженной и встревоженной, на объятия и поцелуи отвечала страстно, но постоянно посматривала мне за спину.

— Милая моя, тебя что-то беспокоит? — с улыбкой спросил я.

— Неспокойно мне на душе, объяснить не могу. Что-то недалеко происходит, а что не ведаю, как бы туманом покрыто. Но могу сказать: нехорошее оно, тебе во вред.

— Ух, ты моя юная ведунья, — крепче я обнял девушку. — Я рядом, ничего не бойся, я тебя в обиду никому не дам.

— Знаю. Но не на меня направлено это нехорошее, а на тебя.

— Твоя мама предупреждала о возможной опасности, но я ни с кем не ссорился, некогда мне этим заниматься, избу мамы приводил в порядок.

— Ты поостерегись.

— Обязательно, солнышко.

Я успокаивал Людмилу, а сам прекрасно понимал, что неприятность может исходить только от Осипа, наверняка злобу затаил, хотя я и не обострял с ним отношений. Как обычно расстался с любимой на рассвете, она убежала в свое лесное царство, а я отправился домой. Маме я сказал, что повстречал очень красивую и очень добрую девушку, и она мне запала в душу. Естественно мама попыталась выяснить, кто из деревенских девчонок покорил мое сердце. Перечислила почти всех, но не угадала. Когда я назвал имя матери моей возлюбленной, мама истово перекрестилась несколько раз, и сказала, что слышала о такой женщине, якобы продавшей душу дьяволу. Пришлось маме вкратце пересказать историю семьи Людмилы. Не знаю, поверила мне мама или сделала вид, что поверила, но выражения лица стало добрым.

Колоть дрова новым топором одно удовольствие, это не старый, почти сточенный колун. Захар после поправки, навозил много сухих бревен, а я их все перепилил на чурки одного размера. Вот сейчас и заготавливаю поленья на будущую зиму. Дровяной сарай уже заполнил наполовину, полагаю. А с вечера нарублю достаточно, чтобы занять все пустующее пространство. Из остального доведется делать поленницу под навесом, рядом с дровяным сараем, другого удобного места нет. А отсюда маме недалеко носить топливо.