Последним, чем я обзавелся в арсенале, была одежда. Взял два комплекта шаровар и рубах. Выбрал короткие подштанники из шелка, нательной шелковой рубахи, к сожалению, не было. На осень запас толстую шерстяную свитку, кафтан из грубого сукна и шапку. Если до зимы не управимся с врагом, доведется покупать теплый жупан. С сапогами не получилось, черных или коричневых не нашлось, а красные или зеленые, явно не мой фасон.

Осмотрев и проверив качество моей подготовки к походу, сотник отпустил меня, наказав через два дня быть с восходом солнца у его подворья с запасом продуктов на неделю дороги. По деньгам я не разорился, истратил четыре с половиной серебряных рубля, три из которых ушли за коня и сбрую с седлом.

К себе во двор вернулся верхом на Ироде. Он пытался в первые минуты сбросить меня, но я крепко натягивал поводья, не давал ему свободу. В галоп не пускал, а мелкой рысью прошелся по селу. Проехал всего ничего, а отвыкшие мышцы тела заныли, значит, завтра начну упражняться, а то засмеют казаки.

С Людмилой встретились у стожка. Удивляюсь, его еще никто не перевез в свое хозяйство — нам же лучше. Моя любимая сразу же бросилась в мои объятия, залилась слезами, когда я сообщил об отъезде через два дня. Поплакав, достала из маленькой торбочки крестик на крепком кожаном шнурке.

— Пусть тебя хранит Господь и моя любовь от всех невзгод и недугов, — произнесла девушка, одевая мне на шею крестик. — Это серебряный крест, его давно купила мама. Когда узнала, что ты уходишь в поход, отдала мне, и велела, чтобы я лично надела на тебя.

Затем Людмила поцеловала меня.

— Спасибо, милая за подарок, теперь я вдвойне защищен.

— Как это?

— А у меня на груди с детства отпечатался лик Иисуса. Разве не видела?

— Покажи.

Развязал рубаху, и несмотря на плохую видимость, ночь ведь на дворе, показал девушке шрам. Если внимательно присмотреться, то можно разглядеть на груди крест и распятие на нем. Я удивлялся, прошло столько лет, а ожог не поменял форму и не утратил четкости.

— Значит, будем хранить тебя вместе, — подвела итог осмотра Людмила.

— Давай, милая, сходим в село, я тебя с моей мамой познакомлю.

— Боязно мне. Кто я тебе?

— Если согласишься, то завтра же обвенчаемся в церкви, отец Павел поможет. Станешь моей законной перед Богом и людьми женой.

— Моя мама в церковь не ходит, с того дня, когда нас выгнали из Лесного. Не верит она священникам, а молится Богу дома. Так может, вначале пойдем к моей маме, попросим ее благословения, а к утру вернемся в Заречье.

Так и поступили. Людмила, держа меня за руку, вела по известной ей тропинке. Честно скажу, без ее помощи, я бы не отыскал их избу и за месяц. Отмахали по лесу километров десять, не меньше. Удивительно, но Варвара Игнатьевна нас ждала. В горнице ярко горели свечи, а на столе лежала Библия в кожаном переплете.

— Прибежали просить благословение? — глядя на нас пристально, спросила женщина.

— Ухожу в поход, хочу, чтобы ваша дочь осталась здесь моей венчаной женой, если вы дадите на то согласие.

— В блуде вы уже давно пребываете, но надеюсь, Господь простит ваши прегрешения. Станьте, дети, на колени.

Прочитав «Отче наш», Варвара Игнатьевна, трижды перекрестила нас иконой с ликом Богоматери.

— Люби, слушай и почитай мужа своего, рожай ему детей, и будь верной женой, — напутствовала травница. — А ты, Василий, будь надежной опорой семье, и держи жену в узде крепко, колоти за дело, но не до смерти. Сладилось у вас, на то воля Господня.

— Спасибо вам, мама, — в один голос произнесли мы с Людмилой, поднявшись с колен, и поклонились Варваре Игнатьевне.

— Венчаться будете?

— Да. У нас в Заречье. Отец Павел мне не откажет.

— Меня там не ждите, я не приду. Когда ты уйдешь в поход, дочку буду держать подле себя. Не обижайся, Василий, но без тебя, ей нечего делать рядом со свекровью.

— Все понимаю. Пойдем мы, скоро рассвет, а дел еще много.

Пока я разговаривал с тещей, Людмила успела переодеться в красивый сарафан, украшенный вышивкой на подоле и коротких рукавах.

В мой двор мы зашли, когда мама несла из сарая ведро с молоком, подоив корову. Все повторилось, только крестила нас мама иконой «Святого Николая Чудотворца».

Отец Павел не отказал, но обязал нас покаяться в грехах. Я бы о наших отношениях с любимой промолчал, но услышал слова ее раскаянья, и поэтому у меня не оставалось выбора. Обвенчали нас быстро. Отец Павел подобрал нам по медному кольцу и одел на пальцы. Пожелал долгих лет жизни, плодиться и размножаться. С последним пожеланием я был с ним категорически согласен, этот процесс мне очень даже по душе.

Мама встретила нас за накрытым снедью столом, но без хмельных напитков. И без них свадебный обед удался. Никого не звали, хотели в тихой, семейной обстановке поговорить и покушать.

Потом я повел Людмилу обратно, не хотел видеть ее заплаканное лицо, когда буду покидать Заречье. К Варваре Игнатьевне мы добрались не сразу, на двух красивых полянах дали волю чувствам, занимались любовью с таким пылом и жаром, что достигая, пика наслаждений, кричали, не сдерживая эмоций.

Провожала меня мама, крепко держась за стремя Ирода.

— Вот так, много лет назад я провожала в поход твоего отца, — сквозь слезы, говорила мама. — Очень прошу тебя, сынок, останься живым. У тебя такая красивая молодая жена. Детки у вас должны народиться на загляденье. Тебе есть, для кого жить. Знаю, ты за спинами других казаков прятаться не будешь, но береги свою буйную головушку. Мы тебя ждать будем.

Поцеловав на прощание маму, вскочил в село. Двадцать два казака, под предводительством знакомого здоровяка Петра, отправились строго на юг к Базавлуку, где собирается южная группировка казацкого ополчения.

Девять долгих дней мы стоически добирались до острова Базавлук, где в настоящий момент находилась ставка казацкого ополчения южного направления, возглавляемая атаманом Григорием Подошвой. Может, и раньше бы дошли, но нас два дня поливал сильнейший ливень. Лошади вязли в чавкающей и хлюпающей раскисшей грязи, моментально выбивались из сил, да и мы промокали до нитки. Казалось, даже нашу кожу, как и одежду, надо было выкручивать, чтобы привести в более-менее надлежащее состояние — до того все было пропитано чрезмерной влагой, низвергающейся с небес нескончаемыми потоками. Завывающий ветер своим переменчивым направлением злобно швырял в людей огромные пригоршни дождевых капель каждую секунду с другой стороны. Поэтому как-то укрыться от стихии можно было разве что в домах. Но мы скрытно продвигались по лесным дорогам вдали от оживленных торговых трактов, потому встретить нормальное жилье было проблематично. Приходилось довольствоваться шалашами. Но эти строения, даже сработанные на совесть казацкими умельцами, приносили ту же пользу, что и шалаши, будь они поставлены на дне водоема, да еще, когда его поверхность, к тому же, поливает, как из ведра Мокрые дрова гореть отказывались — ну, ни в какую!!! Мы уже какие сутки не могли нормально приготовить пищу, просушить одежду, отдохнуть и выспаться. Без аппетита ели полусырой кулеш, наивно надеясь, что крупа доварится до нужной кондиции уже в наших желудках и мучительно спали в мокрой одежде, если это пограничное состояние сознания можно назвать сном. Такие вот тяготы и лишения походной жизни, которая в действительности находится на противоположном конце мира от романтических юношеских представлений о военных походах. И наконец, вот он — Базавлук, перед нами. Все неприятности и хроническая сырость тут же благополучно позабыты, стал ощущаться легкий мандраж, предшествующий смертельной схватке.

Не скажу, что я хорошо знал историю своей страны в прошлой жизни, но

кое-что о запорожских казаках слышал. Даже помнил, что основным местом расположения Запорожской Сечи был остров Хортица. В настоящей действительности, несмотря на большую схожесть, имелись отличия, и довольно существенные.