Мы, воспитанники, как все дети, любили во что-нибудь поиграть. Во все времена и эпохи дети играли в одни и те же игры. На картине Питера Брейгеля Старшего «Игры детей», написанной около пятисот лет назад по отношению к моей прежней жизни, изображены около сотни детских игр и шалостей. Они ходят на ходулях, гоняют обруч, играют в салочки, жмурки, в чехарду, ножички, бросание шариков и монеток, пускание волчков, езду на закорках и многое другое. У нас в монастыре если и практиковались игры, то исключительно те, которые не требовали много времени и пространства, ибо этого мы были начисто лишены, это понятно. Плюс ко всему детские игры не поощрялись, считались беспутством, напрасной тратой времени и, ко всему прочему, у нас после всех занятий, в перечень которых постепенно включались и элементы борьбы, гимнастики — кувырки, хождение на руках, колесо, элементы акробатики в ее зачаточном состоянии просто не хватало сил на какие-либо игры. Конечно, я бы с удовольствием научил всех играть в футбол-баскетбол-волейбол-хоккей. Но где уж там… Опять, старое опасение: как объяснить, откуда в моей голове правила этих игр?

Единственным соревнованием, которым мы с моим однокелейником Игнатом увлекались после напряженного учебного процесса и постоянных хозяйственных работ — это игра в гляделки. Мы усаживались друг против друга на близком расстоянии и начинали смотреть друг другу в глаза. Проигрывал тот, кто первым моргнет. В этом соревновании мы были равны — победы и проигрыши были примерно пятьдесят на пятьдесят. Но гляделки привели к тому, что мы как специалисты-иридодиагносты досконально изучили радужные оболочки глаз друг друга. Я был уверен в том, что отличу из тысячи тысяч людей глаза своего друга Игната. Знать бы заранее, когда я применю на практике наработанные навыки — постарался бы упредить его от… Но об этом в свое время, да и невозможно это будет, как ни старайся….

В конце второго года обучения нам стали давать в руки настоящее боевое оружие: сабли, пистоли, и учили практическому обращению с ними. Также нас учили ухаживать за лошадьми и верховой езде, чему уделялось много времени.

Я не особо интересовался холодным оружием в прошлой своей жизни. Знал, что было и есть такое рубяще-режущие оружие, разновидности которого позволяют наносить, в том числе колющие удары. Рукоятка сабли приспособлена под хват одной рукой, а лезвие сабли находится на выпуклой стороне. За счёт такой формы лезвия саблей можно не только рубить, но и как бы прорезать препятствие, которое встречается на пути клинка.

Когда я учился в артиллерийском училище, то у меня был товарищ Замула Григорий, родом из Ростова-на-Дону, так вот он был настоящим фанатом всякого рода холодняка. Мог часами рассказывать о том или ином клинке, с мельчайшими подробностями. Григорий всегда требовал, чтобы его обязательно включили в знаменную группу училища, ведь знамя всегда выносили на плац в сопровождении двух курсантов, вооруженных обнаженными саблями. Вот сейчас внезапно в памяти всплыл один из рассказов Замулы.

«— Понимаешь, Василий, первые упоминания о казачьем войске относятся к

XV веку, — строго вещал Григорий, — Культура казаков тесно связана с оружием, особенно с саблями. Казачья сабля XVI века была или копией сабли Киевской Руси, или турецкой саблей типа «клыч», которые захватывались в военных походах иногда покупались у турков, а также у кочевых народов. Наилучшей считалась персидская сабля шамшир, которая часто изготавливалась из дамасской или булатной стали. Такую саблю могли себе позволить лишь богатые казаки, да и те чаще всего брали их в бою. Ещё очень ценной саблей считалась так называемая «Адамашка». Данным словом назывались все кривые восточные сабли, изготовленные из дамасской стали.

Польские сабли начали набирать популярность, начиная с XV века. До этого Польша являлась ярой сторонницей использования тяжёлых мечей. Так как основной враг поляков — Тевтонский орден — был разбит, а огнестрельное оружие приобрело огромную популярность, использование тяжёлых доспехов и мечей стало неактуальным. Первыми, кто стал использовать сабли, были представители польской шляхты и воины гусарских полков. Гусарской коннице польская сабля (которая была почти полной копией венгерской) пришлась как нельзя кстати.

Венгерская сабля в руках польских шляхтичей превратилась в предмет «гонору». Изначально данное оружие завозилось из Венгрии, но вскоре стало изготавливаться и в польском государстве, прославив со временем польскую оружейную школу.

Гусарская сабля появилась в XVI веке, а широко распространилась в XVII, является наиболее тяжёлой польской саблей. Её особенностью является массивная гарда, которая отлично защищает руку. Гусарская сабля являлась многофункциональным оружием, незаменимым для профессионального воина.

Но мы, донские казаки, больше всего любим работать с шашкой. Главным отличием шашки от сабли является полное отсутствие на шашках гарды, защищающей руку, мы шашкой не фехтуем, а рубим врага наповал. Если два конных или пеших врага встречались в бою, то ни о каком парировании ударов шашкой даже и речи не идет. В схватках казаки отклоняются и уворачиваются от вражеских ударов, выбирая момент для нанесения быстрого и чёткого рубящего удара. Раз, и противник разрублен на две половинки. Мне дед рассказывал, что ему удавалось несколько раз разрубать своего противника до седла.

Как правило, шашка является семейной реликвией, и передается из поколения в поколение. Некоторые клинки имеют собственные имена.»

Да, память интересная штука, посмотрел на саблю и тут же вспомнил, что тебе рассказывал товарищ по оружию, хотя и слушал его не очень внимательно.

Мне досталась сабля нетяжелая, где-то около полкилограмма, с малой кривизной клинка, и относительно короткая, может сантиметров шестьдесят от силы. Если можно так выразиться, нам выдали детскую разновидность сабель.

Монах по имени Платон стал нас обучать приемам, кое-какую основу мы уже получили, упражняясь с деревянными поделками, похожими на сабли. Первые занятия прошли нормально, без травм и порезов. Я, если честно, боялся, что задену кого-то, или что-нибудь отчекрыжу. Спарринги начали практиковать спустя четыре месяца, и смею вас заверить, мне биться на саблях понравилось. Поэтому поставил себе цель — стать настоящим мастером клинка.

Если с саблей начало получаться, то с верховой ездой были проблемы. Вы видели собаку, сидящую на заборе? Нет? Тогда вы многое потеряли. Я когда забрался в седло на спокойного мерина по кличке — Лодырь, вцепился в гриву коня руками и зубами. Моя посадка была похожа на посадку блохи на большой собаке, ведь ростом я еще был невысоким. Вот завернул! Получилось: как блоха на большой собаке, сидящей на заборе. Еще то зрелище! Ха-ха-ха! Ну, ладно…

Лодырь пробежал по периметру квадрата легкой рысью, а мне казалось, что несемся во весь опор. Проехав всего три круга, порядочно набил себе задницу и натер внутреннюю поверхность бедер. Представляю, если я проеду пару километров, то однозначно разотру кожу до мяса. Может так и дальше мучился бы, но мне помог все тот же монах Платон. Он показал, как правильно принимать посадку, и научил не бояться лошадей. Их нужно задобрить куском хлеба или каким-нибудь овощем, и тогда взаимопонимание станет полным. Я так и поступал. Лодырь стал моим любимым конем. Оказалось, он довольно резвый, если его правильно посылать вперед, и хорошо слушает все команды наездника, отдаваемые руками, ногами или голосом. Через полгода я более менее уверенно держался в седле.

Но самое сильное потрясение я испытал, когда взял в руки пистоль.

Нормальная такая дура килограмма два весом с колесцовым замком, довольно примитивным, на мой взгляд. Из огнива делалась шестеренка, которая начинала крутиться от нажимания на спусковой курок. Движение шестеренки вызывало появление искр. Несмотря на простоту, у него был огромный недостаток. Механизм загрязнялся гарью, частичками кремня и переставал работать очень быстро. Такой пистоль невозможно было часто использовать. Примерно после трех десятков выстрелов, пистоль стрелять уже не мог, его нужно было хорошо почистить. Как оружие для ближнего боя, на два-три выстрела, пистоль годился, особенно ценным пистоль может стать для кавалеристов, так как есть возможность использовать только одну руку во время стрельбы.