— Тогда не буду отвлекать разговорами, тебе к Ионе потребно, а он не любит долго ждать.
Пока отец Павел разговаривал, я рассматривал двор. Если можно так выразиться, двор был почти идеальным квадратом с каждой стороной в сотню метров, а может так оно и есть. В центре двора находилась ровная площадка, я ее для себя окрестил плацем. Неожиданно вспомнилось мое курсантское прошлое. Странно. Почему именно военное училище? Может, потому, что переступив порог училища, я очень волновался, как сейчас, и где-то глубоко в душе боялся предстоящей учебы. Похоже, да, и сейчас я чего-то опасаюсь, а вот чего — пока не определился и не почувствовал — это естественная реакция на неизвестность. Что меня здесь ожидает? Скоро, совсем скоро узнаю. Не думаю, что плохое что-то. Нет.
Примыкая к стенам по периметру двора построены большие помещения, назначения которых мне пока неизвестны. Высота сооружений не превышает высоту внутренних стен. Крыши всех зданий покрыты красной черепицей. Похоже, в монастыре мода на такой цвет черепицы — везде используют. А может просто такие исходные материалы для изготовления черепицы в этой местности. Впрочем, черепица такого цвета мне всегда нравилась и моя вилла, построенная вместе с моей женой, по нашему обоюдному согласию была покрыта подобным кровельным материалом.
Отец Павел, осторожно взяв меня за руку, уверенно повел к зданию, на фасаде которого было изображено лучистое солнце. Пройдя сени, расположенные посредине здания, мы попали в коридор, комнаты в котором располагались только с одной стороны. Света в коридоре было мало, почти полумрак. А откуда он возьмется, если солнце пробивается через бойницы?
Следуя за священником, как привязанный, попал в комнату, как я полагаю, к отцу Ионе. Как научил меня священник, я перекрестился на образа, под которыми горела лампада. Обстановка в комнате, а правильно ее наверное нужно было называть кельей, аскетичная. Возле стены стояла узкая деревянная кровать, застеленная серым одеялом. Небольшой стол и три табурета. Освещалась келья одной свечой, стоящей на столе. Темновато здесь, ничего, глаза привыкнут.
Отец Иона поднялся нам навстречу. Расцеловался с отцом Павлом, поинтересовался дорогой и здоровьем. Я внимательно смотрел на этого человека. Высокого роста, примерно лет под пятьдесят. Борода и волосы, выбивающиеся из-под скуфьи совершенно седые. Глаза серые. А вот ладони меня удивили. Огромные такие ладони, ими можно подковы гнуть, или саблю крепко сжимать, ну никак не креститься. Может я и не прав, и мое восприятие окружающего меня мира еще не вошло в нормальное русло. Я продолжаю проводить аналогии с моим потерянным прошлым. Одет отец Иона скромно, серая до пола ряса и серая скуфья на голове. А вот крест, висевший на цепочке на шее у него был внушительных размеров, полагаю серебряный.
— Кого ты в этот раз привел ко мне? — спросил отец Иона.
— Это Василий, сын вдовицы Натальи, моей прихожанки, — взяв меня за плечи сзади и поставив перед собой, объяснил отец Павел. — До травеня сего года был неразумным. А потом приключилось чудо. Снизошла на него благодать Божья во время грозы. Мало того, что заговорил, так еще и безумие ушло из его головы. Мать за него молилась денно и нощно, чтобы Господь помог в ее горе. Видно, дошли молитвы.
— Чудеса встречаются редко, но если это угодно Богу, то он всегда проявляет заботу о своих детях, — задумчиво произнес отец Иона. — Получается, он говорит всего ничего. Тяжко ему будет осваивать науки.
— Он постреленок хороший, смышленый, и все, что его окружает постигает с охотой и невероятной быстротой, тянется к знаниям, ко всему новому завидный интерес проявляет. А говорит он уже отлично, всю дорогу рот не закрывал, меня расспрашивал обо всем.
— Говорить это одно, а учиться совсем другое. Это все одно, что смотреть и видеть — абсолютно разные дела. Молитвы нужно выучить, письму и счету научиться, воинскую науку освоить.
— Полагаю за этим дело не станет. Пока ехали, я его кое-чему подучил.
— Яви нам свои знания, Василий, — обратился ко мне отец Иона.
Я их и явил. Рассказал без запинки все выученные молитвы. Пропел песню про быструю реку. Пересчитал все пальцы на руках и ногах. Рассказал сколько огурцов засолили с мамой на зиму и какой урожай моркови, репы и свеклы.
— Изрядно, молодец, хорошо запомнил науку отца Павла, — похвалил отец Иона. — Если так и дальше будешь учиться, то из тебя хороший священник получится.
— Не хочу быть священником, — насупился я. — Мама говорила, что знахари и травники людям очень помогают. Вот и я хочу этому научиться.
— Несмышленыш ты еще, Василий, — покачал головой отец Иона. — Мама твоя, наверное, слышала о жёнках — лекарицах, что в старину людей от хворей исцеляли. Сейчас таких нет. Но на твое счастье у нас есть отец Герасим, мастер в исцелении больных и увечных. Глянешься ему, возьмет в ученики, это от него зависит. Но хочу тебе сказать, Василий, священник исцеляет душу человека, и только тогда она сможет помочь в исцелении телесном. В противном случае ничто и никто не поможет. Наш отец Герасим с молитвой приступает к исцелению, и потом еще приглядывает за человеком до полной победы над немочью или увечьем. Все под дланью Господней взаимосвязано. Запомни это, Василий.
— Запомню, и буду хорошо учиться, отец Иона, обещаю.
— Сейчас тебя отведут на место. Познакомишься с другими воспитанниками. Вещи твои уже туда отнесли. Не волнуйся, здесь ничего не пропадает. Прощайся с отцом Павлом, теперь не скоро увидитесь.
Отец Павел перекрестил меня и поцеловал в лоб. Велел хорошо учиться и слушать наставников. В этот момент я почувствовал, что мир моего детства исчезает, а появляется мир моей учебы и прозрения. Занятый этими мыслями я даже не заметил, как в келью вошел монах, и, тронув меня за плечо, повел к новому месту моего жительства.
Шли недолго. Вошли в ворота с цифрой один. Я только головой покрутил, двор был однотипным с ранее виденным, только большое здание имело небольшие окошки, выходящие во двор.
Монах привел меня в келью, где сидели двое пацанов, наверное, тоже воспитанники, как и я. Мебели минимум. Три кровати, грубо сколоченные из досок, три табурета, в углу икона с лампадой.
Монаха звали Силантий. Он вручил нам по большому мешку, и повел на сеновал, где мы должны были набрать в мешки сена. Это, по его словам, будут наши матрацы. Сеновал был набит до отказа сеном и соломой. Мои товарищи: Семен и Игнат, кинулись наполнять мешки сеном, а я чередовал, вначале набирал солому, а потом сено, и снова солому. С прошлого я знал, что сено через некоторое время перетрется в пыль, а солома не так быстро перемалывается, есть вероятность, что мой матрац прослужит дольше. Товарищи мои посмеивались, говорили, что я нечего не понимаю. Не стал с ними спорить, посмотрим, кто будет в выигрыше. Попытался поднять свой матрац, и чуть не упал под его тяжестью. Силантий даже ухом не повел, чтобы оказать мне помощь. Выкидывать ничего не стал, потащил матрац в келью волоком, благо сухо во дворе, только мешок мой слегка шуршал по чисто подметенной мостовой.
Примерно полчаса потратил, чтобы равномерно расправить на кровати свой матрац. С трудом, но получилось. Потом Силантий принес нам одеяла, подушки и серую толстую материю. Я понял — эта материя заменяла нам простыни. Показал монах нам способ заправки постели, и наказал всегда так заправлять. По его словам, нерадивые воспитанники будут наказаны серьезным уроком. По тону произнесенных слов я понял, что урок может быть очень серьезным. Затем, тот же Силантий принес подрясники, по крайней мере, он так назвал это одежду.
Подрясник представляет собою длинное, до пят, с наглухо застегнутым воротом одеяние с узкими рукавами, ушитое в талии, разрезное сверху донизу, с расширенным колоколом нижней части. Левая нижняя пола глубоко заходит внутрь под правую верхнюю полу. Косая верхняя правая пола застегивается с левой стороны на шее и в поясе. Я попытался найти карманы, чтобы складывать разную мелочь, и не обнаружил. Смешно сказать, но когда я одел на себя это облачение, то понял, что буду подметать весь двор полами, слишком я мал ростом для подрясника. Игнат и Семен выглядели не лучше, мы были настоящими огородными пугалами. Монах пришел нам на помощь. Показал, как нужно сложить полы подрясника, и подвязаться веревкой. По словам Силантия никто нам перешивать подрясники не станет, а сами мы не сможем, так и будем ходить, пока не подрастем.
