Дар упрямо качает головой. Шаман высвобождает руки, обмокает чистую ткань в плошку с отваром.

— Другие? — повторяет Дар. — Да, есть другие слова. Для тебя как раз подходят.

— Ну? — подталкивает его шаман, продолжая заниматься раной. — Раз они есть, что ж ты не используешь их?..

— Возлюбленный, — говорит Дар. — Сводящий с ума. Яркий.

Шаман замирает, опускает голову. Кажется, больше ему не смешно?.. Дар торопится:

— Обжигающий — и холодный, — говорит он. — Желанный — и недоступный. Этими словами мне звать тебя?..

— Ятим, — отвечает шаман и поднимается. — Лучше уж тогда Ятим, — и он отходит вглубь шатра, отставляет в сторону плошку с целебным отваром, рассматривает что-то на ладони…

Дар срывается с места и прижимает его спиной к своей груди. Держит крепко, вдыхая травяной аромат волос.

— Ятим, — повторяет, как самое драгоценное знание. — Наконец ты…

— Сдался, — холодно говорит шаман.

— Открылся, — возражает Дар. — Могу я… могу ли…

— Раньше не спрашивал, — хмыкает Ятим. — Что изменилось теперь?

— Теперь я признал, что отдал тебе сердце, а не просто хочу твоё тело, — шепчет ему на ухо Дар. Ятим замирает в его руках.

Дар счастлив — и несчастлив разом. Слова между ними снова замирают, исчезают, обращаются тишиной. А после Ятим разворачивается в его руках.

— Но я не… — и замолкает, как будто на самом деле ещё не понимает своих чувств.

Дар целует его легко-легко, нежно-нежно, как не умел прежде. Он не будет торопиться, нет. То, что теперь ему нужно, лежит за пределами одной лишь ночи — или десятка ночей. Он жаждет заполучить не то, о чём мечтал не так давно. Не удовольствие, плавящее жаром, не страсть, в которой легко забыть о себе. Он хочет стать черепахой, которая повезёт шамана сквозь долины и травы, он мечтает стать чёрным вороном, что в паре с другим встречает рассвет.

Торопиться нельзя. Когда было можно — он медлил.

Ятим отстраняется после поцелуя, долго смотрит ему в глаза.

— Дар, — говорит он, словно запоминает, хотя можно ли забыть столь короткое имя?..

— Ятим, — повторяет Дар, потому что хочет насладиться звучанием.

***

Ночь полна тайных знаков, которые может видеть лишь шаман. Ятим пробуждается в ней, садится на ложе, бросив лишь один взгляд в сторону вождя. Они почти переступили черту, когда закат утонул во мраке, но всё же удержались, лишь на коже остались следы поцелуев. Неужели это позволило увидеть то, что, казалось бы, стало недоступным?..

Ятим выскальзывает из постели, подбирает одежду с пола, одевается торопливо, то и дело посматривая в сторону разворошённых одеял. Поправлять их некогда, да и вождь обязательно проснётся, он спит чутко, пусть даже ловцов снов над ложем появилось уже пять.

Он отбрасывает полог шатра, вдыхает морозный воздух, и первый знак внезапно появляется прямо перед ним, сияет лунным серебром, вычерченный правильно и точно.

Лунным? Разве он теперь — шаман, черпающий силы луны?..

Ятим идёт, куда указал знак. Он замечает следующий, затем ещё один, уходит всё дальше от лагеря, а его чувства обостряются вдесятеро. Сейчас в нём столько первозданной силы, что он один победил бы всех воинов племени. Но в то же время эта сила причудлива, не похожа на обжигающее солнце. Ятим спешит, ему не терпится разгадать загадку.

…Он приходит к скалам, над каждой из которых горит свой знак, словно они дают ему выбор. И если прежние указывали направление, а потому читались легко, то эти незнакомые. Ятим замирает, обдумывая следующий шаг.

Что предпочесть? Что за ними скрывается?..

— Ятим, — вдруг слышится голос. От тени отделяется некто в чёрном плаще. Ятим вздрагивает и понимает — это Амеретэт.

— Откуда ты здесь? — шепчет он, а сердце сжимается от боли. Он почти отдал всего себя вождю, что пришла она просить, чего хочет потребовать? Как сохранить верность, когда он поверил, что его отвергли?

— Меня здесь нет, я сплю, — улыбается Амеретэт светло, и вопросы отступают. — Видишь? — она раскрывает подбитый мехом плащ и показывает округлившийся живот. — Во мне растёт новая жизнь, Ятим, и потому силы мои пока почти безграничны. Я пришла проведать тебя, но не могу коснуться.

— Кто отец? — спрашивает он, а сердце не трогает ревность. Неужели смирился? На самом деле смирился? Разве не хотел умереть от того, что… Ятим прогоняет непрошенные мысли, а Амеретэт приближается, смотрит ему в глаза.

— Ты, — говорит она. — Вспомни.

Ятим встречается с ней взглядом, знаки над скалами загораются ярче, и он вдруг видит череду картин. Вот они обсуждают, что приближается опасность, спорят друг с другом, и он решается отправиться в бой, вот Амеретэт льнёт к нему всем телом, зовёт на постель: «Подари мне эту ночь, — шепчет она. — Подари, потому что знаю — она последняя».

Он подхватывает её на руки и роняет в мех одеял, раздевает её с бережной нежностью, чтобы целовать обнажённую кожу, касаться языком сосков, выцеловывать дорожку вниз живота. Он проникает в неё языком, пальцами, а после — своим естеством. Она стонет и запрокидывает голову, а в ямочке между ключиц дрожит золотистая капелька пота.

Пот на висках, Ятим вбивается сильнее — до стонов, до криков, до яркой вспышки. Амеретэт расцарапывает ему спину, сцепляет ноги позади, не позволяя выскользнуть, забирая всё его семя себе, жадно, жарко.

Последняя ночь. Амеретэт была права.

Они любили друг друга ослеплённо и исступлённо в последний раз. А когда он излился, когда почти обессилел от страсти, Амеретэт проговорила: «Ни о чём не помни».

Он тогда проснулся утром, и Амеретэт сказала, глядя прямо ему в глаза: «Нам двоим не суждено дать новую жизнь этому миру. Делай, что должен. Не думай об этом. Солнце найдёт путь, в племени будет новый шаман, твоя жертва не станет напрасной».

— Я солгала, — говорит Амеретэт, возвращая его из воспоминаний. — И без того ты был слишком взволнован, когда меня схватили. Знал бы, что за чудо происходит во мне, сделал бы глупость.

Ятим кивает, хоть ему горько и больно. Но в то же время — и радостно. Это его сын растёт в ней. Это он забрал себе знаки солнца, а значит, будет полон сил.

— Скоро родится, — подтверждает Амеретэт. — И теперь скрывать это нельзя. Он будет знать о тебе… — и её образ тает, исчезает, только знаки над скалами горят по-прежнему ярко.

По знакам Ятим читает: «Теперь можешь следовать новой любви».

Ятим падает на колени, но боль, вспыхнувшая внезапно и резко, исчезает так быстро, что он не успевает даже разобраться в ней. Амеретэт пришла не привязать его сердце к себе, не требовать, не звать. Она… лишь рассказала, что у него будет сын, ничего не попросив.

Видела, что в нём проросло новое чувство? А может, она вернула ему его сердце?..

Их клятвы друг другу ничего не значат больше.

— Ятим! — слышится сзади. Он оглядывается через плечо и видит прихрамывающего вождя. Рана у того почти зажила и всё же не позволяет пока двигаться быстро и ловко.

— Зачем ты пришёл? — поднимается Ятим, отряхивает снег с одежды. — Слишком далеко, оттянешь своё выздоровление…

— Не собираюсь потерять тебя, не успев обрести, — обрывает вождь, резко притягивает его к себе. — Никому не отдам — ни луне, ни звёздам, ни смерти, ни холоду. Не верну твоей супруге, пусть приходит дорогами снов опять и опять! Ты мой, будешь моим, понятно тебе?..

Ятим усмехается, качает головой.

— Что за ревнивый бред? — говорит он мягко. — Она пришла сказать, что скоро родится мой сын.

Вождь щурится недовольно, но кивает.

— Сын, — повторяет он. — Сын — это хорошо.

И они возвращаются в лагерь, более не говоря друг другу ни слова. Лунные знаки один за другим гаснут. Ятим знает — они загорятся вновь, только если Амеретэт снова решит проведать его.

По долине расстилается ночь. Ятим оглядывается на неё, опуская полог шатра. За ним не следят ни тени, ни луна. Амеретэт ушла, оставив его наедине с вождём.

С Даром.