========== *** ==========

Дар слышал — воины племени не доверяют пленному шаману. Они считают — колдовством тот заставил Дара принять его в собственный шатёр. Они убеждены — шаман предаст. Они видели его в битве — стройного, много стройнее их, жилистого, невероятно быстрого, сильного и жестокого. Когда он опустился на колени перед Даром — весь был покрыт кровью. И не покорился бы ни за что, если бы Дар не держал ножа у горла жрицы…

Дар качает головой, опускает плотную кожу, отгораживая шатёр от остального лагеря, оборачивается.

Шаман сидит у огня, в пальцах его нити, перья, бусины, согнутая в кольцо ветвь…

— Что делаешь? — спрашивает он. Шаман на миг поднимает голову и встречается с ним взглядом. Глаза его серые с зеленцой, как будто у болотной воды. Отчего-то такие яркие, что даже в свете разведённого в жаровне огня хорошо видно этот оттенок. Дар хмурится, прекрасно понимая, что в чём-то воины правы — он околдован.

— Вождь плохо спит последние дни, — тихо откликается шаман. В своём племени он сам был вождём! Насколько же ему была дорога та жрица, что он встал на колени и принял добровольно пленение, только бы её Дар пощадил?..

— И чем поможет ворох ниток и перьев? — Дар подходит ближе. На краю сознания вспыхивают картины, от которых он никак не может сбежать с того самого момента, как впервые увидел шамана в сражении: как огненные волосы рассыпаются по плечам, расплетённые из тугих кос, как губы складываются в улыбку, как сияют глаза, как вырывается в воздух имя… А после как крепкие пальцы бегут по его собственному телу, рождая удовольствие. Дар уверен — спал бы лучше, если б шаман грел его постель, а не сворачивался на шкурах в углу.

— Это ловушка, — объясняет шаман, продолжая своё дело. Дар так и не знает его имени. Ничего о нём не знает, кроме того, что внутри этого худого тела живёт дикая ярость. Столь несокрушимая, что ни один воин не рискнёт вызвать шамана на бой. Он и сам — не рискнул бы, пусть на голову выше, шире в плечах, пусть его мускулы сравнивают с силой медведя.

— Что ж, думаешь, она поймает мои мысли? — смеётся Дар, а перед глазами — чужое горло, выступающий кадык, ключицы, плетение мышц на руках и груди, плоский живот…

— Поймает то, что мешает спать, — уклончиво отвечает шаман. Его пальцы двигаются так быстро, что Дар не в силах уследить.

***

К ночи ловушка готова. Висит над ложем вождя, и Дар смотрит сквозь неё — за ней приоткрытый полог шатра позволяет увидеть последние розовые отблески. Закат обещает ветер и холод на утро.

Шаман стоит на границе между теплом шатра и холодом подступающей осени. Он обнажён до пояса — всегда так провожает солнце. Дар ревниво рассматривает его, отводя взгляд от ловушки. Рассматривает и жаждет стать солнцем для шамана.

Внезапно тот поворачивается, щурит глаза.

— Вождю пора спать, — говорит он.

Дар недовольно опускается на собственное ложе, уверенный, что и в этот раз будет мучиться мыслями о том, какова на вкус чужая кожа, как пахнут рыжие волосы, насколько яркими станут глаза в миг единения… Но вдруг его одолевает мягкое томление.

Он видит, как трепещут перья, поймав залетевший ветерок, а потом замирают — полог шатра опущен, в жаровне дремлют угли.

Дар закрывает глаза и засыпает спокойно — впервые с того дня, как пленил шамана.

***

Дар слышит детский смех и просыпается. Пола шатра откинута, солнечный свет льётся внутрь, и Дар недоумевающе хмурится — как получилось проспать так долго? Прежде он всегда поднимался с рассветом.

Он разбирает, что дети смеются в ответ спокойному голосу. Мягкие и обволакивающие ноты в нём так приятны, что Дар отдаётся на миг желанию полежать, прислушиваясь, позволяя голосу качать его на волнах, как качало море в тот раз, когда он привёл к нему племя…

Сейчас они встали лагерем неподалёку от тех земель, где возделывало землю племя пойманного им шамана.

Шаман!..

Дар сразу же садится, а голос за пределами шатра всё звучит и дети всё так же смеются. Шаман рассказывает о чём-то. О чём? Дар переполнен гневом и любопытством. Больше вторым, чем первым. Он подходит ближе и вслушивается. Наконец голос шамана звучит для него ясно и разборчиво.

— Милад встретил по дороге большую черепаху, древнюю, как сама земля, — говорит шаман. — Он задал вопрос, как же ей удалось прожить так долго. И черепаха сказала, что может научить его, но с одним условием.

— С каким? С каким?! — тут же подхватывают дети.

— Черепаха пожелала, чтобы Милад стал её спутником в путешествии. Согласилась даже везти его прямо на крепком панцире. Долгие годы сквозь ненастья и ветра шла она в одиночестве, и потому не было для неё ничего важнее, чем разделить с кем-то путь, — отвечает им шаман.

— И что же, Милад научился бессмертию? — кто-то побойчее остальных, кто-то поумнее заставляет шамана рассмеяться.

Дар чувствует, как от этого смеха по коже разбегаются мурашки. Для него шаман не смеётся. Лишь смотрит невыносимыми глазами, будто душу читает, и отворачивается, точно увиденное ему не понравилось! Ревность взрывается в душе, и Дар отворачивается от входа, сжимая кулаки. Там лишь дети. Шаман рассказывает им сказки.

— Бессмертию? — доносится голос. — Черепаха не была бессмертной, но путь её был по-настоящему длинным. Милад многие земли объехал у неё на спине, а исподволь научился колдовству. Из мальчишки он стал мужчиной, и где бы они с черепахой ни останавливались, всюду рассказывал о том, что умеет, всем дарил свет своих знаний. Так и появились первые шаманы.

— Всех научил Милад? — ахают дети.

— Всех, — подтверждает шаман.

— Что за колдовством он владел?.. — сбивчиво просят они, хоть теперь не смеются. Колдовство их пугает. В их кочевом племени колдовство не в почёте.

Шаман молчит, и Дар чувствует — будто оглядывается на шатёр, будто бы знает уже — вождь пробудился и слышит.

— Хорошо, кое-что я покажу вам, — решается вдруг шаман.

Ярость пересиливает любопытство. Дар запрещал ему колдовство! Он в два шага преодолевает расстояние, отделявшее его от полога шатра, оказывается облит солнечным светом ровно в тот момент, когда с пальцев шамана взлетает сияющая бабочка. Дети восторженно ахают и смеются.

— Милад, — говорит шаман, глядя на Дара насмешливо, — ехал на спине черепахи, а с пальцев его срывались сверкающие бабочки. И каждый, кто видел это, обретал счастье.

Бабочка гаснет в солнечных лучах. Дети оборачиваются, заметив, что шаман смотрит в сторону, тут же кланяются вождю и разбегаются кто куда — нрав его суров, никому не хочется попасть под горячую руку.

— Колдовство… — говорит Дар.

— Хорошо ли спалось? — прерывает его шаман и проходит мимо в шатёр, едва не задевая плечом. — Мясо готово, — бросает он вдобавок. — И травы с диким мёдом уже заварились…

Дар вздрагивает — кончик косы ударяет его, когда шаман ныряет в полумрак шатра. И вместе с этим едва заметным прикосновением на него обрушивается понимание — как и когда пленный шаман стал заботиться о его еде? Как и когда он начал заваривать ему травы с диким мёдом? Как и когда даже дети племени полюбили его?..

Сколько он здесь?..

«Долгие годы сквозь ненастья и ветра шла она в одиночестве, и потому не было для неё ничего важнее, чем разделить с кем-то путь», — звучит голос шамана в его собственных мыслях.

***

Некогда Ятим видел сон, в котором солнце падало на него, едва не задушив жаром. Он проснулся тогда, задыхаясь, а виски холодили бисеринки пота. Амеретэт открыла глаза и коснулась тогда его плеча, ничего не спрашивая. Глаза её были необычайно темны, волосы, свободные от плетения, рассыпались волной по плечам, почти скрыв во мраке её фигуру.

— Сон вещий, — сказала она тогда, ничего не спросив.

Ятим хотел воспротивиться этому, не желал принимать подобного пророчества, не стал верить, что солнце способно предать его.

Но когда на горизонте поднялась пыль, возвещая о появлении кочевников, он разобрался, что же значили видения. Разобрался — но из чистого упрямства решился на противостояние.