Воины больше не косятся на него недоверчиво. Сказал ли им вождь, что Ятим не принадлежит теперь к другому племени, почувствовали ли они сами что-то подобное, но, казалось, всё племя перестало втайне удивляться тому, что не то пленник, не то заложник делит шатёр с тем, кого они почитают за солнце.

Ятим почти привык не смотреть на пустые ладони, и по вечерам они говорят с вождём. Вождь многое знает, он умён, и беседы получаются интересные.

В тот день вождь уходит на охоту один, прослышав, что поблизости добывает травы из-под снега оленье стадо. Ещё когда он покидает шатёр, Ятима охватывает странное беспокойство, и теперь, пока прогорают угли в жаровне, оно становится всё огромнее, всё нестерпимее. Жжётся в груди, стремится выбраться наружу, не позволяет сидеть на месте.

Выйдя из шатра, Ятим щурится на яркий круг солнца за пеленой облаков. Снегопада не ожидается, весь мир замер, затянутый белизной и спокойствием. Только чувство беды никак не отпускает, не становится меньше.

Ятим приближается к одному из воинов.

— Мне нужен нож, — говорит он.

— Вождь велел вернуть тебе оружие, едва попросишь, — кланяется воин, точно вовсе не помнит, что совсем недавно Ятим был лишь пленником. — Идём.

Ятим не выказывает удивления, лишь следует за воином, и вскоре к нему возвращаются его ножи, точно часть его самого прирастает на место, успокаивая душу.

— Если нужна помощь, мы пойдём за тобой, — добавляет воин. Когда только в них всех возникло это доверие? Ятим только головой качает. Ему не нужны другие, он справится сам. То, что внутри него становится всё больше, тревожит, пьёт его силы, принадлежит только ему одному. Следует или ответить на этот тягучий зов, или забиться под меховые одеяла и ждать, что беда пройдёт стороной.

***

За долиной начинается лес, поднимающийся вверх по склонам гор. Ятим стоит на краю, вслушиваясь и стремясь разобраться, что в здешнем покое так обманчиво, так… опасно. Он шёл по следам, но здесь их было слишком уж много — звери бродили на опушке ночью. Ятим замирает, чтобы разобраться в этом кружевном плетении. Наконец он выбирает направление и, поднырнув под раскидистые лапы ели, углубляется в чащу.

Путь оказывается долгим, а лес взирает на него молча, словно не желая принимать. Ятима гонит вперёд непонятное чувство, и он неосознанно ускоряет шаг, продираясь сквозь чащу, стряхивая шапки снега с ветвей.

Наконец на звериной толпе появляются первые яркие росчерки. Кто-то оставил кровавые следы! Ятим склоняется, касается пальцами, сжимает зубы что было сил. Не зверю принадлежит эта кровь! Она пахнет иначе.

Стоит пройти ещё пару шагов, и тропа обрывается в овраг. И там, на дне, Ятим замечает вождя. Он не сходит вниз — слетает как на крыльях, падает в снег на колени.

— Ты, шаман? — с трудом открывает глаза вождь. — Я потерял много крови. Оставь и стань свободным.

— Что произошло? — спрашивает Ятим, не слушая. Пальцы его уже пробегают по лбу, уже высчитывают биение сердца.

— Не поделили добычу с волком, — усмехается вождь на это. — Вон он, там, под кустом. Но успел вспороть мне бедро клыками. А ты… зачем же ты пришёл? Что тебя привело сюда?

Взгляд его настороженный — и насмешливый. Ятим ловит его за подбородок.

— Духи леса даже солнце могут повергнуть? — говорит, щуря глаза.

— Шути надо мной, — соглашается вождь. — Ты пришёл, большего мне и не нужно. Даже если бросишь сейчас… Если добьёшь…

Ятим хмурится, снимает повязку, которую вождь наложил себе сам, снегом протирает рваную рану, затягивает её заново как следует. Он запрещает себе думать и чувствовать. Скупые действия нацелены на спасение, а зачем ему это — не время вспоминать.

Когда уже поднимает вождя на ноги, удерживая за талию, слышит тихий смех.

— Всё же я не так уж безразличен тебе?

Ятим тащит его вверх, прочь из оврага, прочь от трупа волка, прочь от убитого оленя, который так и не стал для них обедом. Назад, в лагерь.

Жизнь за жизнь? Можно ли оправдаться этим?..

Зимние дни коротки. Ятим приводит вождя к шатрам в сумерках, приказывает позвать лекаря, а сам садится к огню молча. Вождь смотрит на него, смотрит не отрываясь.

И взгляд его прожигает насквозь.

***

Дар замирает у выхода, запрокинув голову вверх. Лекарь строго-настрого запрещал ему подниматься, но утренний воздух пах свежестью, ветер пробрался в шатёр — и Дар не удержался. Встать с ложа, добраться до выхода заняло много времени. Теперь он застыл, наслаждаясь тем, как солнечные лучи гладят кожу, пусть в растревоженной ноге словно завёлся рой пчёл.

За ночь небо избавилось от туч, превратилось в высокий голубой свод. В морозном воздухе широкими кругами поднимается в высоту чёрная птица. Дар следит за ней, не отрывая взгляда. Крылья птицы сильны, перья поскрипывают от холода, и этот звук далеко разносится в тишине. Дар смотрит, а на душе отчего-то становится тяжело.

Разве он не такая же сильная, но одинокая птица?..

Глухой голос ворона разбивает тишину. Он воркует, как будто зовёт кого-то. И внезапно из-за лес поднимается ещё один чёрный росчерк. Ещё одна птица взмывает вверх. Словно танцуя в утреннем ветре, два чёрных ворона поднимаются высоко-высоко, встречаются на ослепляюще чистом небосклоне и летят теперь вместе.

Дар чуть щурится, чтобы рассматривать их подольше, но вороны всё же устремляются прочь к горам, исчезают из виду.

— Тебе нельзя вставать, рана разойдётся, — доносится вдруг голос шамана. Дар оглядывается и видит, что тот приближается со стороны шатра лекаря. — Немедленно отправляйся обратно.

— Приказываешь мне? — усмехается Дар, ловит взгляд зелёных глаз, сейчас особенно ярких.

— Что за несносный раненый мне достался, — ворчит шаман, подходит и толкает его в плечо. — Отправляйся в шатёр.

— Что ж, я буду послушным, — соглашается Дар, последний раз взглянув на чистые небеса. Если б у него были крылья, он подхватил бы шамана и унёс бы его высоко-высоко, чтобы показать ему мир.

— Давай-ка я посмотрю рану, — продолжает тем временем шаман. — Нельзя допустить, чтобы она воспалилась. Ты вождь, тебе нельзя…

Дар ловит его за подбородок и целует в губы, заставляя замолкнуть. И на миг ему кажется, что крылья всё же разворачиваются за спиной.

Шаман отстраняется, смотрит осуждающе, качает головой.

— Садись, — кивает он на ложе, будто ничего не случилось. — Нужно осмотреть рану.

***

Между ними прежде почти не было слов. Дар отчётливо чувствовал, как шаман отгораживается от него, используя вместо щита молчание, выразительные взгляды вместо фразы, из которой, как из зерна, мог бы вырасти разговор.

Но теперь шаман говорит с ним. Пусть мало, лишь чуть больше, чем прежде, но каждый день теперь начинается со слов.

Один неловкий поцелуй исчез за чередой дней, когда требовалось перевязывать рану, когда накатывали боль и даже жар. Дар не осмелился потянуться за новым, шаман сделал вид, что не было никакого. Но когда утренняя свежесть проникает в шатёр, он говорит:

— Какие сны приходили вождю?..

Он спрашивает:

— Как рана?

Он останавливается у ложа, насмешливый и словно открытый, смотрит, чуть наклонив голову, произносит:

— Тебе нужен отвар из семи трав.

Дар следит за ним, всякий раз удивляясь. Он скорее чувствует, чем действительно видит преображение. Его рана затягивается слишком быстро, и он почти пугается того, что когда от неё останется только шрам, этот шаман исчезнет, и на его место вернётся прежний, на которого можно было смотреть с той же тоской, что и на недостижимый лунный лик.

— Как твоё имя? — спрашивает Дар, когда шаман в очередной раз протирает рану целебным отваром. Она почти затянулась, уже не тревожит, лишь иногда ноет.

— Имя? — переспрашивает, удивляясь, шаман. — Зачем тебе, вождь?

— Меня зовут Дар, — говорит он в ответ, ловит чужие ладони. — Как мне называть тебя?

— Имя — всего лишь слово, — пожимает плечами шаман. Невозможные глаза его, кажется, смеются. — У тебя есть другие слова, чтобы называть меня.