Прошла, возможно, пара часов.
Долгое время Оливье и Эльвира танцевали и несли чушь, оставшееся устало лежали на койках, пока действие алкоголя спадало. Головная боль и ломкость в теле доставляла дискомфорт, хорошо, что не мучительный.
Дверь резко открылась, с грохотом врезавшись в стену так гулко, что Эльвира и Оливье вздрогнули и разом полностью протрезвели. Паника, забытая на время, заново заняла свое родное место в рассудке. В палату ступила старуха, не скрывая нечеловеческое обличие, но её голос сменился обратно на визгливый женский:
– Выйдите из палаты в общую комнату. Там сейчас произойдет казнь непослушного подростка, возомнившего, что он имеет право ослушаться и напасть на меня.
Эльвира и Оливье удивленно обернулись друг на друга, одновременно поднялись и вместе поспешили в коридор. Они предвкушали кошмар – предсказывало пугающее слово «казнь».
Коридор – темный, длинный настолько, что казался бесконечным, и не столь из-за расстояния, сколько атмосферы. С каждым шагом всё сильнее раздавался шум, болтовня людей, судя по всему, тоже заключенных. Помимо палаты Эльвиры в коридоре находились двери еще двух, но там пустота.
Напряженно смотря вперед и предвкушая вовсе не «свет в конце туннеля», а наоборот полнейшую тьму, Оливье не заметил, как нога наступила на что-то твердое, и некто на полу болезненно зашипел. Оливье вздрогнул, сердце чуть в пятки не ушло.
Он резко в недоумении опустил голову. Внизу лежал мужчина в плачевном состоянии: он лежал в луже своей крови, вытекающей из множества ран, покрывающих каждый дециметр тела. Похоже, его били острием, но маленьким, чтобы не убить, а только доставить неимоверные муки. Бедолага был одет в порванные рубашку и штаны, больше похожие на тряпки. О возрасте мужчины догадок не возникло – где-то между двадцатью и шестьюдесятью. Скорей всего, он тоже запертый клиент.
Подростки предугадывали кровавые зрелища, но, тем не менее, ожидание не понизило степень отвращения и страха. У Оливье ком подкатил к горлу, после прикосновения раненого создалась огромная тяга принять ванну и не вылезать из нее сутки. Оливье брезгливо поспешил убрать ногу, но мужчина ухватил её руками, побледневшими до трупного оттенка, по итогу случайно на лежащего наступил и с омерзением поморщился.
Бедолага захрипел, но отпускать стопу не стал, старался что-то шептать, но выходило неразборчиво.
– Дядь, отвали… – просил Оливье, пытаясь вырвать ногу из хватки, крепкой для столь немощного тела.
Удивленная Эльвира попятились назад, подальше от настырного заключенного, правда, её приятель поступить так же не мог. Она отвернулась, не находя силы произнести хоть словечко, Эльвира тянулась вернуться домой, что она не особо любила, но лучше быть там, чем в этом здании.
– Идемте дальше, – словно не происходило ничего особенного (впрочем, для нее так и было), заявила бабка и дальше двинулась по коридору. Эльвира даже предпочла её компанию, лишь бы не мученика.
– Да как идти дальше-то?! – толкнув мужчину, который, видимо, искал помощь, вот и зацепился за первого попавшегося, Оливье обратился к подруге: – Эльвира, помоги!
– Ну-у… – она остановилась и покачала головой по сторонам, – неохота мне касаться этого типа, так что нет, извини…
– Ой, вот, значит, как, – возмутился Оливье. – Сейчас вообще его к тебе перенесу!
Он тряхнул ногой, но, смирившись, что просто не вырваться, стал пытаться шагать дальше, потащив по полу и пленника, тот недовольно крякнул, но не сумел помешать. Оливье это стало не столько пугать, сколько раздражать, и он не сдержался и пнул мужчину со всей силы со словами: «Да отстань ты!». Когда «пиявка» наконец отпустила, Оливье ускорился и с облегчением отбежал, а раненый остался валяться на полу и, сжавшись, печально захныкал.
Оливье, Эльвира и старуха дошли до конца коридора. Предстала большая деревянная дверь, что казалась порталом в ад. За ней голоса. Разные. Очень многих людей.
– Кто осмелится открыть? – дала бабка задачу. Оливье решил играть в храбреца, поэтому слегка приоткрыл дверь и через образовавшуюся щель изучил помещение.
В общей комнате расположилась большая компания, а точнее стая одичавших людей. А одичавшие люди куда хуже любого одичавшего зверя.
Кто-то вел диалог (монолог) с собой. Кто-то вырывал собственные волосы. Кто-то резал себя, и рядом с раной образовывался гной. Парень избивал другого на полу, тот оставался живым, но с вывернутой в обратную сторону рукой, где выступили жилы.
Оливье закрыл дверь и замер перед ней на миг, не убирая руку с ручки и пытаясь смириться с увиденным. Он обернулся к колдунье и предупредил: «Я обратно в палату».
Деревяшка резко содрогнулась. Оливье до этого опирался на нее, и теперь от неожиданности упал на плитку.
Оливье, лежа на спине на ледяном полу, посмотрел верх. Над ним стоял молодой парень.
– О, салют, – Оливье наигранно улыбнулся и, как ни в чëм не бывало, приветливо поздоровался: – Я здесь новенький. Оливье Лонисто. Как тебя звать?
Пока заключенный тихо таращился, он поднялся на ноги и отряхнулся.
– А ты не очень разговорчивый, да?
В ответ пленник открыл рот, продемонстрировав причину молчания – внутри не торчало ни единого зуба. Все вырвали.
– Ого… дать номер стоматолога?
– Жесть… – послышался голос ошеломленной Эльвиры, и Оливье вернул внимание остальной шайке.
Каждый пленник надел одинаковые зеленые рубашки и штаны. На них одежда была не рваная, почти чистая, что не подходило к общей атмосфере. Видимо, старуха позаботилась о внешнем виде арестантов и заставляла их переодеваться в новое. Также она следила за порядком и комфортом, должно быть, собственным, поэтому по углам зала располагались крупные освежители воздуха. В общей комнате было еще холоднее, чем в палате. Только благодаря этим двум факторам в помещении можно было находиться без слёз, ведь тошнотворный запах не полностью, но исчезал. Разумеется, аромата не было, тем не менее, терпимо.
К Оливье и Эльвире подошла лохматая раненая женщина, державшая мертвую крысу. Девушка познакомила новеньких с крысой, с доброй улыбкой осведомила: «Моя дочурка Лили».
– Отвратительно, – честно нагрубила Эльвира. – Держитесь от меня со своим «чудом», пожалуйста, на расстоянии, спасибо.
– Оу-у, Лили, значит… У вас очень милая дочь, – не упустил шанс подшутить Оливье, но когда безумная поднесла крысу к нему, тот уже не выдержал и отдернулся: – Не-не, спасибо.
– Меня бы так любили родители, как она эту гребаную дохлую крысу.
С гадливостью Эльвира осмотрела остальных заключенных, с кем подросткам теперь разрешили контактировать, а также выходить из палаты. Узники измучились, притом, судя по чертам лица, телу и прочим аспектам внешности, больным насчитывалось по двадцать-тридцать лет, но подростки оставляли вероятность ошибиться в предположении.
Всего маньяков находилось человек двадцать. Но некоторые создавали впечатление более самоуверенных, сильных и невозмутимых. Такие сохраняли неприкосновенность и не позволяли другим причинить им боль. Вокруг них сидели несколько других пленников – зажатые и вредящие себе. Первые, скорей всего, местный авторитет. А двое трупов на полу, точнее, их куски, валяющиеся в разных частях комнаты – не угодившие им. Как, впрочем, и раненые живые.
– Тут разбросаны куски тел, но нет ни червей, ни мух, ни мышей… – рассуждала Эльвира. – Должно быть, у трупоедов нет возможности заползти сюда с улицы.
– А что по поводу «дочери» той мадам? – вмешался Оливье.
– Это её домашний питомец, – откликнулась старуха.
– Лучше бы я не спрашивал…
– Но ты, Диасс, в чём-то права. Животные действительно не могут сюда попасть.
Затем оборотень объяснил:
– Перед вами те, кто когда-то тоже были придурочными подростками. Они здесь на всю свою жалкую жизнь. Но их не убивают, в отличии от…
Из другой палаты два пленника вывели Джона Уайта – школьного врага Оливье, с кем он дрался на постоянной основе, парни год пытались испортить друг другу жизнь.
