— Что ты делаешь? — шепотом спрашиваю я.

— Беру то, что хочу.

Я с шумом выдыхаю, когда она тянет замочек молнии вниз, берется за пояс моих джинсов и, ловко расстегнув пуговицу тонкими пальцами, стягивает их до колен. Затем Азия опускается на колени, чтобы снять их окончательно, а за ними и мои ботинки. Снова поднявшись на ноги, она льнет ко мне и целует в губы, одновременно расстегивая на мне фланелевую рубашку.

— Я бы сделала тебе минет, — заявляет она без тени смущения. — Но не хочу, чтобы ты смотрел на меня, тогда тебе придется опустить глаза, и может закружиться голова.

От этих слов меня захлестывает злость, но я стараюсь подавить ее. Азия снимает с меня рубашку и футболку, покрывает быстрыми поцелуями мою грудь и снова поднимает на меня глаза, по-прежнему полные чувственного огня. Она теперь, когда говорит, часто нарочно смотрит прямо на меня, и я люблю ее за это еще больше.

— Сейчас я хочу, чтобы мы занялись сексом стоя, потому что я схожу с ума от желания.

У-у-уф! От откровенного заявления, сделанного ее ангельским нежным голоском, у меня тут же возникает сумасшедшая эрекция. Я беру ее лицо в руки и целую, проникая языком в ее рот. Две недели без близости с Азией практически свели меня с ума, но последняя неудавшаяся попытка стала слишком болезненным ударом. Она опускает руку, берет мой член, обвивает его пальцами и медленно поглаживает его вверх-вниз. У меня вырывается тихий стон, и я крепче сжимаю ее в объятиях.

— Ты этого хочешь? — спрашиваю я, словно растворяясь в ощущении ее близости, в ее запахе, тепле ее тела. Даже шум в голове ушел на задний план.

— Да.

Я резко разворачиваю ее спиной к себе, сдергиваю с нее брюки и трусики, а она тут же упирается руками в стол и слегка прогибает спину так, чтобы ее восхитительная круглая попка прижималась к моему члену. Мало того, девчонка еще и нарочно крутит попкой, трется о меня! Медленно вхожу в нее, и мы оба выдыхаем от наслаждения, наконец-таки снова сливаясь в одно целое. И, конечно, моя Мармеладка была права: когда мы делаем это стоя, голова почти не кружится. Я беру ее за бедра, медленными, плавными толчками продолжаю входить в нее, боясь, что чересчур быстрые или резкие движения приведут к очередному приступу. Я не готов еще раз оставить жену неудовлетворенной.

Мы кончаем одновременно. Быстро и бурно. Спустя несколько мгновений, переведя немного дух, она поворачивается ко мне, обнимает за шею и нежно, мягко целует в губы.

— Ты лучше всех на свете, знаешь? — признаюсь я, проводя рукой по ее теплой щеке.

— Думаю, если ты перестанешь злиться на все то, что ты сейчас делать не можешь, то обнаружишь, что можешь делать гораздо больше. Те вещи, которые раньше не замечал.

— Ты права. Ты все время придумываешь что-то, чтобы мне помочь. Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Периодически падал бы лицом в суп и не занимался бы со мной сексом. Признаться, меня такой расклад не устраивает, — отвечает она с игривой улыбкой, натягивая брюки. — Теперь стой спокойно, пока я тебя одену.

И я стою, держусь за краешек стола, пока она, усевшись передо мной на колени, помогает мне влезть в джинсы, натянуть ботинки и завязывает за меня шнурки. Даже не уверен, кажется ли мне теперь, что стоящая передо мной на коленях жена это пикантно и сексуально или абсолютно жалко.

Или, может быть, это просто значит, что она любит меня, хоть и не говорит этого. Я хочу думать так, даже если на заднем плане маячит мысль о том, что это исключительно моя фантазия. Имею право, разве нет?

Я перевожу взгляд на свою куртку, думаю о маленьком сокровище в ее кармане. Даже несмотря на то, что мы уже женаты, перспектива сделать ей предложение пугает. Она не говорила мне «да». Она сказала «да» фантазии обо мне, созданной ее воображением на основе кучи бумаг с отмеченными галочками подходящими ответами.

Вышла бы она за меня замуж, если бы знала, во что ввязывается? Особенно теперь, учитывая все то дерьмо, что происходит в моей жизни. Если бы я знал заранее, я бы не стал на ней жениться. Не потому, что не хочу быть с ней. Я хочу быть с ней во всех смыслах этого слова. Просто не хочется ее обидеть, и мне кажется, она заслуживает кого-то получше.

Почему я ни разу не говорил ей, что люблю ее? Потому что никогда никому этого не говорил. Эти слова страшат меня до потери сознания. Я знаю наверняка, что она говорила их кому-то другому. А мне никогда. Может быть, я должен сказать их первым? Скорее всего, так гласит неписанное правило в инструкции к любви, которую никто из нас не видел. Наверное, я боюсь, что, если скажу ей, что люблю, она не скажет то же самое в ответ. Или скажет, но только потому, что сказал я. Да и когда именно такое говорят? Боюсь, что брякну эти слова в какой-нибудь жутко глупый момент и буду выглядеть конченым идиотом. Как вообще люди умудряются обставить подобное правильно?

Режущий слух писк снова начинает терзать мое ухо. Похоже, это начинается, когда я слишком напряженно о чем-то думаю, как будто болезнь ни за что не хочет дать мне отвлечься на секунду, а требует моего нераздельного постоянного внимания. Иногда посвистывание бывает таким громким, что кажется, будто остальные люди тоже должны его слышать. Боюсь, в один прекрасный день на нашем пороге объявится целая куча собак. Прибегут на этот треклятый свист.

— Кажется, мне нужно пойти немного посидеть.

АЗИЯ

После ставшего уже привычным еженедельного видеочата с доктором Холлистер я поднимаюсь наверх в поисках Тэлона. Он лежит в постели, а Пикси свернулась калачиком на подушке рядом с его головой.

— Прости. — Я поднимаю кошку и опускаю ее на пол. — Не знаю, почему ей так нравится это место.

Каждый раз, когда Тэлон ложится отдохнуть, она устраивается рядом с его больным ухом и сидит рядом почти неподвижно.

— Оставь ее. Она мурлычет рядом с моей головой, это помогает заглушить звон в ухе. Мне нравится, когда она так делает.

— Ну ладно… — Я этого не знала, поэтому сажаю Пикси обратно на кровать. Она тут же забирается ему на плечо и закапывается в его длинные волосы. Как же это мило. Хочется сфотографировать их, но сейчас вряд ли подходящее время для фото.

— Я только что разговаривала с доктором Холлистер. Она сказала, ты пропустил последние два видеочата.

— Пошла она к черту. Я задолбался рассказывать ей, как себя чувствую.

— Это часть проекта, Тэл, — вздыхаю я. — Мы на это согласились. Ты делаешь записи в дневнике?

— Да, делаю, — закатывает глаза он. — Хочешь почитать?

Да. Очень хочу. Хочу знать, что творится у него в голове. Хочу знать, что он думает обо мне.

— Нет, — отвечаю я вслух. — Это слишком личное. Если ты не будешь следовать правилам, на которые мы согласились, в конце можешь остаться без оплаты.

— Я что, похож на человека, которому не насрать на оплату? — корчит он недовольную гримасу. — Или ты боишься, что не получишь свою часть, потому что я нарушаю правила? Не волнуйся, Мармеладка, я дам тебе пятьдесят штук наличными, если хочешь.

Ушам своим не верю! Я кидаю на него возмущенный взгляд.

— Это последнее, что меня интересует, Тэлон. Я переживаю за тебя. Переживаю за нас. Посмотри на себя. Ты уже неделю лежишь в этой кровати. Врач сказал, что тебе обязательно нужно двигаться, учиться справляться с головокружениями.

— Пошел он! Пусть сам попробует пытаться ходить, вечно падая в дерьмо, а потом еще слушает, как его обвиняют в том, что он постоянно под наркотой или вечно пьяный. С меня хватит.

— Ты всегда в ужасном настроении. До конца эксперимента осталось две недели, и мне страшно. — Я не выдерживаю и выплескиваю на него свои страхи. — Ты собираешься меня бросить?

Он затягивается электронной сигаретой, теперь заправленной какой-то легальной травкой вроде марихуаны, которая должна действовать на него успокаивающе, и поднимает на меня совершенно безразличный взгляд.