— Так же сильно, как ты Аню сейчас?
Корней спросил, Анфиса фыркнула.
— Я никого не предаю. Ты же ее не на убой купил. По тебе видно, большого зла не сделаешь… Жесткий. Ну и что? Порыдает немного, успокоится. Это жизнь. В ней такое случается. И не такое тоже. Матери помогла зато. В тепле будет. Сытая. Я о такой жизни в ее возрасте и мечтать не могла…
— Так ты из благих намерений, получается, продаешь?
— А ты покупаешь из каких? Хочешь затыкать ей рот деньгами — затыкай. Только деньги дай сначала.
— Надоест раньше времени — отдам кому-то.
Это было последнее, пожалуй. Вот только и тут без дна.
— Да пожалуйста… — потому что Анфиса отмахнулась. Взяла из рук Корнея текст расписки, пробежалась взглядом.
Подняла его на мужчину…
— Надеюсь на вашу честность, Корней Владимирович. — Поставила росчерк. Получила конверт. Открыла его. Не доставала деньги. Пересчитала вложенные. Кивнула…
Корней встал из-за стола, смотрел на Анфису сверху-вниз, складывая расписку, пряча в карман.
— На глаза мне попадешься — урою.
Сказал без угрозы. Просто констатировал. И не удивился, когда женские губы растянулись в улыбке.
— Не надо пытаться обелиться за мой счет. Возвыситься. Все честно, Корней. В сделке всегда две стороны. Ты купил ее себе, как вещь, ну так пользуйся, а не меня учи, как жить.
— А ты родного ребенка продала. Сдыхать будешь — вспомни об этом.
* * *
Корней и сам бы не сказал, как доехал домой.
Так противно ему не было никогда в жизни. Он впервые, кажется, чувствовал себя немного Аней, которая не может мириться с тем, какие в мире существуют люди-твари. Какие жадные. Какие ничтожные. Какие уродливые.
— Ань, ты дома?
Вошел в квартиру, стянул куртку, кроссовки, пошел по коридору. Почему-то сердце вырывалось из груди. Очень страшно и очень важно было ее сейчас увидеть.
Утром, едя на встречу, он надеялся, что после станет легче. По факту же… Практически невыносимо. В голове свои слова. И ее слова. Перед глазами — самая чистая в мире девочка.
Спокойствие которой стоит всех денег. Душу которой ранить нельзя. Слишком хрупкая.
Рожденная матерью, во взгляде которой он ни разу не увидел ни боли, ни раскаянья. Ничего, кроме нетерпеливой жадности. Она пришла за деньгами — она получила их.
Ей все равно до Ани. Абсолютно все равно.
— Дома, конечно… Где мне еще бы…
Зайка вышла из спальни, улыбаясь. Вот только даже не договорила. Корней сгреб ее в охапку, прижимая изо всех сил к груди. Так, что перехватывает дыхание. Так, что она не может обнять в ответ. Так, что определенно чувствует — его трясет.
Он вжимается лицом в ее волосы, жмурится, обхватывает еще сильнее, дышит…
— Что такое, Корней? Что случилось? Корней… Слышишь…
Аня пытается достать руки, но он не дает. Держит в объятьях, боясь… Отпустить. Боясь, что рассыплется. Что когда-то узнает… Очень сильно боясь.
Не жалея о сделанном. Но понимая, что она этого не заслужила.
— Корней… Корней… Что случилось?
В ее голосе слышалась тревога. Она по-прежнему пыталась обнять его в ответ, но не могла сопротивляться, достать руки.
И когда он оторвался от макушки, подхватил, поднял на руки, стал целовать — требовательно и напористо, сначала вжав в стену, потом неся в спальню, тоже сопротивляться не могла.
Теперь трясло и ее тоже. Аня не понимала, почему, но чувствовала, что его откровенно плющит. И неосознанно забирала хотя бы часть эмоций на себя. Льнула. Позволяла целовать и трогать так жадно, как ему нужно было.
Задрожала сильнее, когда Корней опустил ее на пол у кровати, развернул лицом к изножью, сам остался сзади. Стянул сначала ее футболку, покрывая поцелуями плечи, лопатки, спину, спускаясь вниз. Дальше — шорты, касаясь губами ягодиц, бедер, поглаживая кончиками пальцев ноги…
Она ведь идеальная. Действительно. Чистая. Нежная. Достойная только лучшего. Он не преувеличивал никогда, говоря это. Он так считал.
— Корней…
Аня оглянулась, немного стыдясь своей наготы — прикрывая грудь, улыбнулась, положила руку на его макушку, смотря сверху-вниз мягко, слегка испуганно…
Так же — испуганно, поворачиваясь, когда он тянет за бедра, опускаясь с корточек на колени, вжимаясь лбом в голый живот, щекоча дыханием кожу… Стоит так, не движется…
— Корней… Что с тобой? Скажи мне? Просто скажи…
И пусть Аня продолжает спрашивать, пытается присесть или его лицо хотя бы поднять, он не может ответить. Слишком сложно. Даже для него это слишком. А она…
Цедит ругательства сквозь зубы, встает, стягивает пуловер, наступает, следит, как Аня, понимая, чего он ждет, опускается на кровать. Сам нависает, позволяет подползти повыше, потянуться к его губам, пройтись пальцами по плечам, торсу, взяться за ремень.
— Я за всех тебя люблю, Ань. За маму. За папу. За весь мир люблю. Поняла меня?
Конечно, не поняла. Не могла понять. Но кивнула. Позволяя все. Глубокий поцелуй. Толчки в себя без подготовки. Яростные. Идущие от злости к нежности. Возвращающие его из внешнего жестокого сучьего мира в их маленький — тот, что построила она. Тот, который он должен охранять ценой собственной жизни.
Рыцарь, сука, потому что.
— Чего ты хочешь, Ань? — Корней оторвался в какой-то момент. Резко прекратил двигаться. Блуждал по ее — румяному — лицу своим страшным, скорее всего слишком требовательным взглядом. И она снова не понимала. Смотрела в ответ, совсем запутанная. Замотала головой, как бы прося отложить разговоры на потом. Закончить. Но он настоял. — О чем мечтаешь, зайка? Скажи, я все сделаю. Машину хочешь? Купер купим тебе. Давай?
— Ты что… У меня прав нет! Ты что! — У другой бы, может, глаза загорелись. Пусть неожиданно, но разве хоть кто-то отказался бы? А Аня… Посмотрела с недоверием… Рассмеялась даже… — Мне ничего не надо. Ничего мне не надо. Иди сюда, — замотала головой сначала, а потом обхватила его лицо руками, пытаясь к себе притянуть. Чтобы перестал ее пугать своими глупостями. Чтобы они просто продолжили. Чтобы он немного успокоился, спуская пар…
Но Корней не поддался. Снял руки, придержал над Аниной головой, прижался к ее рту на мгновение, сделал несколько движений, выжимая из губ стоны, а потом снова навис. Снова смотрел…
— Говори, чего хочешь, Ань. Говори… Мне надо, чтобы ты сказала. Пожалуйста.
Потребовал. Прожигал. Видел, что Аня колеблется. Что совсем запуталась. Что не понимает. Знал, что не кокетничает. Правда нет мыслей. Но ему точно так же правда надо. Сделать ее счастливой. За все то дерьмо, в котором сам искупался. И ее искупал.
— Я ничего не хочу, Корней. Правда, ничего. Только тебя хочу. И деток. Чтобы тебя было еще больше. Чтобы везде был ты. И во мне. И вокруг. Только этого.
Услышал ответ, закрыл на миг глаза, выдохнул… Наверное, глупо было ожидать от нее хоть чего-то материального. И это сделало по-особенному больно. Потому что… За нее деньгами торговались. Он торговался. Любые отдал бы, но чтобы сделать больно той — другой — торговался. Вот только ей не стало больно. Только их запачкала. Сука. Только их запачкала.
Он снова задвигался, держа глаза закрытыми. Продолжал сжимать руки Ани над ее же головой, меняя характер, настроение, темп. Прижимаясь своими открытыми губами к ее, смешивая дыхания, дразня языком… Слыша, что Аня реагирует. Ей нравится. Она любит быть в его власти. Любит быть ограниченной им. Когда он приказывает любит. Когда сам решает, как будет сейчас.
И только поэтому это все есть. Потому что она любит. Но если бы она была с другим… Если бы ее мать вышла на другого… Урода и циника… Ее бы никто не спрашивал.
— Не пей таблетки больше. Если хочешь — не пей. Я готов.
Корней сказал, прижимаясь губами к ее виску. Отпуская девичьи запястья и себя. Чувствуя, что она скользит руками по груди, обхватывает его бока, впивается ногтями. Стонет. Движется. Ничего не отвечает, но ясно, что услышала.
А он… Ему просто страшно, что она могла быть с другим. Что ее могли другому продать. Что каждое сказанное им слово могло быть правдой. И что Анфису это не остановило.
