И снова череда сухих всхлипов, которые Аня тушит, сглатывая, глядя перед собой. Успокаивается быстро, потому что дальше голос звучит куда спокойней.

— Ещё я любила гулять там, где дети… В парках, на площадках… Мне легче становилось, когда я на них смотрела. Просто смотрела. Они… Они тоже, как взрослые, ругаются, обижаются, поделить что-то не могут. Но они такие искренние… Они не знают подлости. У них все честно пока. Мне так хотелось с ними… В чистый честный мир. Туда, где ничего плохого нет. Туда, где на лицах написано, кто что думает. Где просто не знают о зле еще. И я хотела не знать. Я, на самом деле, просто хотела не знать, Корней. Это малодушно. Но я этого так хотела. Мне было бы достаточно просто не знать.

Из Аниных глаз скатились слезы. Она сначала смахнула их пальцами, а потом села. Спиной к мужчине. Чувствуя, что он садится следом. Упирается рукой за ее спиной, утыкается носом в щеку. Закрывает глаза, дышит, слушает дальше…

— Однажды я в парк пришла… Тепло было уже. Красивый день такой, солнечный, почки на деревьях… Села на лавочку рядом с игровой площадкой. Следила за детьми, чувствовала, что становится легче. Как всегда. Я даже думала как-то раз… Что зря я тогда таблетки выпила. Вот если бы была беременна… Я же о другом совсем думала бы. Ты знал, что делал… Просто я не додумалась… И там, на площадке, была девочка… Очень красивая… Я подумала даже, что себе такую же хотела бы… И у меня могла бы получиться, наверное. Русая. Волосы вьются… Щебечет себе что-то… Одна играет. Не с кем-то… И за ней бабушка наблюдала. Или нянечка. Я не знаю. Но сидела какая-то женщина напротив меня. Читала книгу, смотрела на малышку. Видела, что я тоже смотрю, но только улыбалась, не запрещала. Наверное, поняла, что мне это надо. И я без злых намерений. Она просто хорошенькая такая была… Смотришь на нее — и улыбаешься. А я так хотела улыбаться… Мне это так нужно было… А в какой-то момент… Она обернулась, увидела женщину… Маму… — Аня зажмурилась, прерывисто выдыхая, снова сгоняя слезы. — Бросила все… Крикнула: «мамочка!»… — вытолкнула из себя слово, кривясь от утомившей боли. — Радостно… И побежала… По асфальтированной дорожке навстречу… И бабушка ей вслед: «Анечка, осторожно!»… — сделала паузу, сглотнула… — А Анечка бежит со всех ног… Не может осторожно… Ей очень хочется… Ей очень к маме хочется… Запнулась, полетела… Больно так, Корней, даже мне больно стало… Ладошками об асфальт… Проехалась… Расплакалась… Сидела, рыдала… На руки смотрела, маму звала… И она…

Не в силах справиться с эмоциями, Аня спрятала лицо в ладонях, затряслась… Из горла начали вырываться всхлипы…

— Тише, зайка… Тише… Если не хочешь — не продолжай. Я понял. Я все понял…

Корней пытался успокоить, но Аня замотала головой. Ей важно было рассказать. Именно ему и именно сейчас.

Собралась, вздохнула. Только руки от лица не сразу убрала. Опускала сантиметр за сантиметром, глядя… На свои… Будто тоже сбитые… Ладошки…

— Она побежала к своей Анечке. — Глянула мельком на Корнея, а потом на них. — Рядом опустилась. Салфетки достала. На кожу дула, коленки щупала, успокаивала… Сама плакала, а дочку успокаивала… Им обеим больно было… Я это чувствовала… Им обеим было… И от этого обеим же легче… Малышка потянулась к маминому лицу. Своими раненными ладошками, понимаешь? Стирала слезы… Улыбалась… А мама позволяла… И тоже улыбалась… И я не смогла… Я будто сломалась совсем. Вот тогда сломалась. Ушла. И всё решила. Поговорила с Ольшанским. Соврала, что нашла хорошее место, что там просили по возможности побыстрее… Что хотела бы закрыть все долги и… Я боялась, что две недели еще не выдержу. Опять хуже становилось. Но и бросить всё не могла. Нельзя всё бросать всегда. Люди же на меня рассчитывают. Он меня похвалил, сказал, что жалко, но разрешил. Я ударилась в работу. Я снова гуляла. Много. Я планировала… Вещи в сумку собрала. Оставила хозяйке плату за месяц. Бабушке записку написала. С тобой просто мысленно попрощаться хотела. У меня же по-прежнему язык не ворочался. А вчера… Я ведь думала, что хоть так полегчает. Смирюсь — полегчает. Но нет… Я сидела в ССК. Уже доработала давно. Просто домой не хотела. Ко мне пришел Ярослав Анатольевич. Самарский. Не знаю, почему… Но предложил поговорить. Он много о тебе рассказывал. Хорошего. А еще о токсичных людях. О том, что с ними нельзя иначе. О том, что если я люблю… То должна хотя бы прийти. Просто сказать, что именно сделало мне больно… И тебе позволить сказать, зачем ты это сделал. Он прав был. Но я… По-другому восприняла. Подумала, что я, наверное, твой токсичный человек. И что если… Если у меня получится всё… Ты будешь винить себя. Очень сильно испугалась. Пришла… Просто чтобы сказать то важное, что осталось. Но если честно…

Аня смотрела на колени и свои раскрытые, лежавшие на них, ладони. Несколько секунд туда, не моргая, потом повернула голову, глядя на Корнея… Снова влажными глазами, уже без стекла. Живыми.

— Я очень хотела, чтобы ты всё понял и спас меня. Я не могла об этом попросить. Но я очень хотела… Я же жить хочу… Просто не знаю, как… А ты сказал когда-то что всегда… По жизни… Я к тебе могу… Я запуталась, Корней… Я очень сильно запуталась… — Анин лоб опустился на плечо Корнея, его рука — на волосы. Туда же нос и губы. И в комнате снова тишина… Её немые слезы. Его немые думы… — Кошки же из дому умирать уходят… Вот и я, кажется, уходила умирать… Просто заглянула напоследок… Ведь… А вдруг…

— Тише, Ань… Тише, родная… — Аню снова начали душить всхлипы, Корней снова пытался успокоить. Дождался, пока она задышит ровнее, в висок поцеловал… — Кошка… Умирать… Маленькая моя… Ты жить будешь. Хорошо жить. Счастливо. Долго. Со мной. Я хочу, чтобы ты от меня услышала. Я говорил то, что говорил, чтобы эта тварь испытала боль. Чтобы поняла, какой ничтожный она человек. Дело не в деньгах, родная… Мне не жалко никаких денег, чтобы ты была счастлива. Я покупал твое спокойствие. Жадность и страх не должны были дать ей к тебе подойти. А тебя невозможно купить. Ты бесценна. Для меня — абсолютно бесценна. У каждого человека есть что-то важнее мечты. Для меня — это ты. Важнее всего на свете. Мне без тебя не нужен Лондон. И строить я ничего без тебя не хочу. Ты же не пила таблетки, правда? — спросил, касаясь Аниного подбородка, прося поднять голову, посмотреть на него.

— Нет, я… Я бросила. Неделю, как бросила. Надо было купить. А я подумала… Какой смысл, если…

— Это хорошо, Ань… Это очень хорошо… — говоря, Корней приближался к ее лицу, прижался легко к губам, чувствуя соль даже на них… — Я тебя не пущу больше никуда. Я зря улетел тогда. Нельзя было. Вообще нельзя тебя оставлять. Ни на минуту нельзя. И думать о тебе, как обо всех, нельзя. Но мы иначе поступим, Ань… У нас все получится…

— Ты не мог не лететь… Мир же не останавливается, потому что мне плохо… Потому что я не справляюсь…

— Мой останавливается. — Корней отстранился немного, долго смотрел в глаза, потом потянулся к ее щеке… — Мы все исправим. У нас будут свои ладошки, Аня. Они тебя не пустят. И меня за тобой.

Корней проснулся один. Как-то резко. Будто вытолкнули из глубокой черноты. Повел рукой по постели, понял, что Ани нет.

Повернул голову, убедился… Почувствовал, что сердце бьется в горле.

Потянулся за телефоном, проверил время… Очень много пропущенных звонков и сообщений. Позднее утро. Он не выключал мобильный вчера, но поставил на беззвучный и отключил вибрацию. Это мешало бы им с Аней. А ничто не должно было помешать. Ей выговориться. Ему выслушать.

Она рассказывала страшные вещи. Она снова погружала его в свою параллельную реальность. Ту, которую стоило бы предполагать, зная ее… Ту, которую он не увидел, пока она сама к нему не пришла. Пока не понял, что прощаться.

Его маленькая кружевная девочка. Сотканная из любви. Слишком тонко. Так, что то и дело где-то рвется…

Решившая, что должна сама. Пришедшая за помощью, не справившись, за шаг до того, как…