Семеныч замолк. Я долил коньяка. Мы выпили.

– А потом что? – спросил я.

– А потом женился, заводы электрифицировал, ты вот станцию «Мир» знаешь?

– Космос, что ли?

– Моя работа, сами вызвали из КГБ, говорят: Семеныч, ты же бог, у нас электрика сложная, сделаешь?

– А вы?

– А я сказал – сделаю, зря затопили, могли бы еще двадцать лет летать, я свои скрутки знаю.

Над нами несмело и грустно шелестел дубок. Дети возились в песке, бультерьер Буля тыкался в закуску.

Где-то там, вдалеке, разрывался соловей. Семеныч выпил еще полста и прилег на лавку. Ему снились Королев, Циолковский и МКС.

Я бережно накрыл его плащом, положил под голову кепку и пошел за сигаретами в ларек.

Пропала подзаборная бесхвостая помоечная кошка Лизка. Пять лет она приходила на мой подоконник первого этажа и смотрела на моего кастрированного кота через окно. Кот бегал по квартире, пушил хвост, визжал, а потом успокаивался и часами сидел с ней нос к носу.

Я иногда гонял ее с подоконника (зачем не знаю), иногда пытался кормить ее «Пропланом», но она всегда предпочитала помойку и отказывалась даже от «Вискаса». На «кис-кис» Лизка не отзывалась, ближе чем на пять метров не подпускала, издавая воинственное шипение.

Первый год я беспокоился. Не так просто смириться, что весь март и в снег, и в дождь на подоконнике сидит кошка и наблюдает за тобой, как камера наружного наблюдения.

В апреле Лизка исчезала, ее оплодотворяли какие-то безродные и разгульные коты, но любила она моего Феника.

Ближе к июню по двору бродили разноцветные котята. С ними возились дети, их пристраивали бабушки в переходе метро «Люблино» спешащим куда-то москвичам.

Лизка была трехцветная, счастливая – и вот пропала.

Начальник жэка Федор Платонович любит пластиковую карточку, на которую получает зарплату. Я вот, например, ненавижу. Когда мне на карточку приходят деньги с работы, я иду в Сбербанк и снимаю все до копейки, потому что Сбербанк обманул моих родителей. Они двадцать лет копили деньги на домик в Крыму, работая в Ханты-Мансийске, собрали 50 000, а в итоге в годы реформ остались с носом. Еле переехали в Подмосковье, так и осталось ласковое Черное море у них в мечтах: крики чаек, белые комфортабельные теплоходы, желтый песочек, широкие панамки и солнцезащитные очки.

Я часто спрашиваю:

– Федор Платонович, что вы делаете?

А он лишь улыбается и говорит:

– Представь, Славик, зашел ты в «Пятерочку», купил егорьевской вареной колбасы, балтийской соленой кильки, огурцы маринованные фирмы «Помидорка», пахучего черного бородинского хлеба, чеснока, литр пива «Черниговское светлое», вставил карту в приемник, ввел код – и вот тебе мобильный телефон сообщает, что с тебя списано 385 рублей, а остаток 22 523 рубля и 75 копеек.

– И что?

– И вот этот остаток, понимаешь, Славик, так меня греет, что не могу ничего с собой поделать. Такое чувство, что носишь в кармане, как улитка, все свое богатство: денежное наследство, домик в деревне, двухкомнатную квартиру, жену, детей и тещу и даже сокровенные мечты.

Я ничего не понимаю. Я смотрю вслед уходящему Федору Платоновичу и кручу пальцем у виска. Мне кажется, он очень доверяет действительности и не понимает, как хрупок и обречен мир.

Он не видит, что от любого чиха, от взмаха крыла пролетающей бабочки или звонкого лая пекинесов соседки Анны Михайловны он может рухнуть в любой момент.

Я надеюсь, это произойдет не при моей жизни, но снятся мне по ночам робобронепоезда, лавовые атаки дронов и железные комиссары в пыльных пластиковых шлемах, нагло и угрожающе склонившиеся над моей головой.

Во дворе по субботам бывший инженер литейно-механического завода Андрей Петрович выставляет на подоконник колонки и включает Булата Шалвовича Окуджаву. «Когда воротимся мы в Портленд», «Виноградная косточка» и «Последний троллейбус». Я сижу у окна и слушаю, мой кот Феник жует «Проплан» и тоже внимает.

Когда вверх улетает голубой гелиевый шарик, выпущенный одиннадцатилетним Игорьком, племянником Андрея Петровича, то я грущу, потому что это так созвучно песенке великого барда.

Но иногда сладкое пение прерывается рекламой. Наверное, Игорек пустил дяде звук через «Ютуб». И вот уже «Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия» сменяется вкрадчивой рекламой прокладок, а вместо «На фоне Пушкина снимается семейство» раздается бодрый голос рекламщиков казино «Вулкан».

Я никогда не играл в казино. Один раз в 1993 году зашел в казино «Люблино», но я был подшофе, поэтому тут же лег на мягкий диванчик и уснул. Меня несколько раз будили бодрые крупье и охранники, давали бесплатные пробные жетоны, но я их не использовал.

Андрей Петрович кричит из окна Игорьку, чтобы тот отключил ему этих говнюков. Но Игорьку лень подниматься пешком на пятый этаж. Он говорит, что если Андрей Петрович будет кричать, то он ему в «Ютубе» включит рэп-батл Гнойного и Оксимирона.

Реклама казино заканчивается. Над двором шелестит Булат Шалвович. «Дураки привыкли собираться в стаи».

В Люблино я хожу как все: синие оттянутые треники с полосками, старенькая полинявшая футболка в сеточку, резиновые сланцы и болотная мятая бейсболка.

Я выпиваю мало, точнее выпивал до тридцати, а потом лет пятнадцать не пил и только сейчас стал себе немного позволять. Понятно, что такой напиток, как виски, прошел мимо меня. В молодости коньяк «Метакса» считался самым крутым напитком, а когда появился виски, то уже не употреблял я.

В Люблино все берут или жигулевское пиво, или водочку, а я зашел в «Пятерочку» и увидел запыленную полку с виски. Дай, думаю, порадую соседа ковщика Павла.

Уже сам факт, что кто-то остановился у полки с виски, вызвал у продавщиц ступор. Они притихли, весь магазин обернулся на меня. Понятно, что если я до этого сомневался, брать мне водку или виски, то теперь пришлось покупать виски. О нем я ничего не знал, помню только, что как-то раз старый приятель, знаток Евгений Сулес, сказал, что лучший виски – «Белая лошадь». Стоил он 750 рублей. В пять раз дороже водки.

Я медленно, с видимой уверенностью взял бутылку виски «Белая лошадь» с полки. Магазин ахнул, продавщицы стали дергаться.

Я подошел с бутылкой к кассе и полез за мятой тысячей в карман треников, и тут охреневшая продавщица, вспомнив написанные ей хозяином магазина скрипты, заявила:

– Может, возьмете Blanton’s Straight, лучший виски 2017 года?

Он стоил семь с половиной тысяч. В магазине можно было услышать, как где-то там за горизонтом по железнодорожным путям на литейно-механический завод дрезина везет дизельное топливо.

Я не знал, что ответить, но снова вспомнил Женю (пусть живет долго и счастливо):

– Это лучший виски по соотношению цена – качество, – промолвил я и сурово посмотрел в лицо окончательно опешившей продавщицы.

На нее было жалко глядеть.

– Да, – произнесла она, – нечего возразить, – быстро и судорожно пробила виски «Белая лошадь», поставив бутылку в красно-белый пакет.

Мы с Павлом вышли на улицу. Жарило майское солнце, летали пташки, надрывались соловьи. Мы купили две сосиски «Останкинские» и пошли за гаражи. Расстелили газетку и сели на теплую мягкую землю.

– «Белая лошадь», – сказал я и разлил виски по пластмассовым стаканчикам.

– Да, «Белая лошадь», – ответил Павел и радостно улыбнулся.

Если долго сидеть во дворе и кормить голубей хлебом, купленным в универсаме «Пятерочка», то обязательно прилетит белый голубь. На фоне серых, невзрачных и вороватых собратьев он выглядит иностранцем, попавшим в провинциальное захолустье.

Ходит белый голубь гордо и неспешно, к брошенным крошкам не поспевает, его постоянно опережают серые голуби и юркие воробьи.