– Нет.
– Фашисты. Раньше делали оборудование для бомбардировщиков и подводных лодок.
– А теперь? – спросил Ольгерд.
– А теперь Гитлер капут. Тридцать лет скоро как. Видишь, переквалифицировались… Ладно! – Козак выключил аппарат. – По сигарете, по кофе, по бутерброду. И по ко́ням! – подытожил он, направляясь в фотокофейную. Ванчуков ещё раз повернулся вокруг себя, вбирая в себя комнату, вдыхая незнакомый воздух.
И вот что понял: «Я дома».
Глава 10
Последним уроком была алгебра. Занудная Никитишна, облачённая в мышиного цвета вязаную кофту, по очереди мучила девчонок у доски. Она вообще девчонок почему-то не очень уважала.
– Это она их вроде как с наступающим поздравляет! – прошептал Ванчукову Панов. Ванчуков улыбнулся.
Солнце вваливало ярко, хотелось зевать, спать и одновременно не терпелось вскочить, послать всё вот это куда подальше, схватить в зубы портфель и – поскорее на улицу! Глотнуть там, ещё с крыльца, вкусного холодного воздуха, щедро струившегося с высокого чистого неба.
– Леон, слышь, ты сумку взял? – обернулся назад Серёга Панов. Длинный курчавый с точёным профилем и нервными чертами лица красавец, дамский сердцеед Леон скорчил кривую рожу и выразительно покрутил пальцем у виска.
– Ты с дуба рухнул, Пан?! Я же обещал!
– И где?!
Никитишна возбудилась:
– Так! На галёрке! Панов, Леонов! Хотите к доске?! Я вам сейчас устрою такое удовольствие!
– Простите, пожалуйста, Наталья Никитична… – съёжившись, жалобно всхлипнул широкий в плечах детина Панов. – Мы больше не будем…
В классе заржали. Никитишна успокоилась; снова принялась терзать свою жертву.
– Где-где?.. – выждав, прошептал Леон, – в рифму, где! В «трудовую» положил. А то из раздевалки упрут.
– Ма. Ла. Дэц, – кивнул Панов.
Ванчуков полез в портфель, выудил чёрный полотняный мешочек. В мешочке утробно звякнуло.
– Дай! – попросил Панов. Ванчуков протянул мешок. Панов довольно взвесил в руке. – Сколько там?
– Двадцать, и ещё четырнадцать копеек, – гордо ответил Ванчуков.
– Целый капитал!
– Ну да…
Ванчуков собирал деньги с пацанов битую неделю кряду. Кто-то сдавал аж по два-три раза – не хватало карманных за один день. Некоторые тупо пытались соскочить, тогда Ванчуков подключал Пана. С тем шутки плохи: соскок отменялся, не начавшись. Узнав про такое дело, мешочек быстро сшила мать – чтоб не растерялось чего по дороге. Почти всё получилось мелочью, не считая трёх мятых рублёвых бумажек и одной новенькой трёшки. Трёшку притаранил Соломин. Дома он собирал десюлики в бутылку из-под шампанского, потому все десятикопеечные монеты и выгреб.
Никак нельзя в грязь лицом!.. На двадцать третье февраля девки надарили всяких штучек – и брелков, и ручек, и даже жвачек таллиннских, клубничных и кофейных, где-то раздобыли. Комолова, та вообще у отца две пачки польского «мальборо» спёрла, хоть сама и не курит – раздавала потом всем желающим по две штуки в руки… Мужской сортир на четвёртом в тот день благоухал как салон дворянского собрания.
Так что на Восьмое марта хочешь не хочешь, а пацанам нужно было быть на высоте. Сегодня четверг, завтра пятница, седьмое число – последний день. Восьмого, в субботу, праздник; значит, в школу не идём.
– На улице встречаемся, – сказал Пан Леону после звонка. – Олька, пойдём мимо буфета, по бутеру заточим. Жрать охота.
Ванчуков кивнул. Ему тоже хотелось есть.
Только уже в «Детском мире» на Кутузовском стало ясно: денег катастрофически мало. Ванчуков расстегнул куртку, размотал шарф, извлёк из портфеля тетрадь, примостился на широком магазинном подоконнике и стал считать в столбик. Четырнадцать копеек погоды не делают, забыли про них. Дано: двадцать рублей, двадцать две девчонки. Так, в горку ноль, ну это понятно. Запятая. Сдвигаем. Сто девяносто восемь, ага. В горку девятка. Сдвигаем. Двести. В горку девятка. Всё, можно дальше не сдвигать.
– Короче, – поднял голову от тетрадки Ванчуков, – ноль девяносто и девяносто в периоде. То есть, – он снова склонился над тетрадкой, – по девяносто копеек на девчонку, это девятнадцать восемьдесят. Остаётся ещё тридцать четыре копейки. И всё. Можно расщедриться – по девяносто одной копейке на подругу, и тогда двенадцать останется. Приехали. Адиос, амигос!..
Цены на игрушки были самые разные. Куклы стояли такие, что на двадцатку можно было взять пару, а то и вообще одну, если большую. Ещё были какие-то пупсики, зеркальца, кошелёчки, подушечки для иголок… Глаза разбегались, но глаза беде помочь не могли. Девчонок в классе двадцать две, денег на кармане двадцать рублей.
– Вот что, пацаны, – подумав, сказал Ванчуков. – Сами мы не потянем. Нужна помощь.
– Ты о чём? – спросил Леон.
– Нужно, чтобы нам кто-то из продавцов помог, – ответил Ванчуков.
– А чего тут помогать? – не понял Пан. – Сколько пупсики стоят?
– Посмотри, – хмыкнул Леон.
– Ща… – шмыгнул носом Пан и пошёл к прилавку.
Вернулся разочарованным.
– Восемьдесят пять копеек.
– Ну?! – поглядел на Ванчукова и Пана Леон.
– Чего – «ну»? – Пан посмотрел в упор на Леона. – Покупаем пупсов, и все дела.
– Двадцать два? – спросил Ванчуков.
– Двадцать два, – утвердительно кивнул Панов.
– Пан, ты чё, они же одинаковые! – подался вперёд Ванчуков.
– И чё, Олька?..
– Да ничё, – опустил голову Ванчуков. – Мы завтра принесём в класс двадцать два одинаковых пупса, и девки скажут, что мы дебилы.
– Правильно скажут… – пробурчал под нос Леон.
– Не, пацаны. Так дело не пойдёт. Я сейчас! – твёрдым шагом Ванчуков пошёл к прилавку.
– Здравствуйте! Мы пришли за подарками для одноклассниц и не можем выбрать. Вы нам не поможете? – обратился Ольгерд к молодой, лет двадцати, девчонке с серыми глазами и в крупных пепельных кудряшках.
– Мальчик, а сколько тебе подарков нужно?
– Двадцать два.
– О, да ты солидный покупатель! – у сероглазой в кудряшках определённо было хорошее настроение. – Сейчас, подожди минутку. Надежда Николаевна!
На зов появилась женщина постарше, вполне годная в матери не только Ванчукову с товарищами, но и сероглазой.
– Здравствуйте! Мы пришли за подарками для одноклассниц… – начал Ванчуков.
– Вижу, – улыбнулась Надежда Николаевна. – Сколько у вас денег?
– Двадцать рублей и четырнадцать копеек, – отбарабанил Ванчуков; он затвердил сумму, так что заглядывать в бумажку не было необходимости.
– А барышень у вас сколько всего?
– Двадцать две! – сероглазая в кудряшках опередила Ванчукова.
– Тогда, ребята, есть только один выход. Делать лотерею.
– Я понял! – воскликнул Ванчуков. – Мешок, двадцать два фанта, и все подарки по номерам разные! Чтоб никому обидно не было…
– Молодец! – опять улыбнулась Надежда Николаевна. – Я вам сейчас всё подберу.
Вскоре Леон и Пан направлялись к дверям «Детского мира», за две ручки таща до краёв заполненную спортивную сумку. Довольный жизнью Ванчуков забежал вперёд, придержал дверь, чтобы пацанам было удобнее выходить.
– Я пойду, – поднял сумку Леон на выходе с эскалатора «Динамо».
– Сумку донесёшь? – спросил Пан.
– Нет, не донесу! Упаду от истощения…
– Ладно, давай, до завтра.
– Давайте, – кивнул Леон и, навьюченный здоровенной сумкой, попёрся в свой двор.
– Чего делать будешь, Олька? – взглянул на Ванчукова Панов.
– Домой…
– Пошли ко мне. Брат новую бобину записал. Послушаем.
– А кто там?
– На коробке написано, какой-то «даксайд».
– Рубят?
– Не-е, тихо играют, душевно…
– Тогда пойдём! – Ванчуков был несказанно рад, что есть причина и сейчас можно не домой.
– Двинули! – выдохнул Пан.