НЕ ПОДТРУНИВАЙ НАД ЧЕРТОМ,

ГОДЫ ЖИЗНИ КОРОТКИ,

И ЗАГРОБНЫЕ МУЧЕНЬЯ,

МИЛЫЙ ДРУГ, НЕ ПУСТЯКИ{?}[«Не подтрунивай над чертом» Генриха Гейне].

Почерк многое говорил о человеке, как, например, то, что Волдеморт амбициозен, скрытен, аккуратен, уравновешен и обладает сильной волей; в чём-то он довольно-таки скромен, а в чём-то требователен и даже жаден.

Гарри, в свою очередь, не любил, рассказывать о себе, сам того не ведая, наверное, потому что многие знали о нём — или считали, что знали, — поэтому каждый раз он менял манеру письма: иногда использовал мелкий и округлённый почерк, иногда крупный, размашистый и с явным наклоном вправо… — комбинаций была уйма. Тем не менее Гарри развлекался так не слишком часто: это было одной из его причуд или же, скорее, нужд. Но сейчас он предпочёл воспользоваться нейтральным вариантом: ничего не говорить о себе, дав сладкому возможность спросить самостоятельно. Если, конечно, тот решит глянуть глубже. Прежде чем добраться до слегка протекающей крыши, Гарри хотел позволить Тому узнать себя с фундамента… Но спешить с этим, естественно, не следовало.

Он не стал добавлять никаких пояснений, так как сами стихи Генриха Гейне были красноречивее любых слов: Гарри знал, кем был Том, а Том знал, кем был Гарри, — между ними установилось некое взаимопонимание.

Но полное ли?

Он сложил лист, передал его охраннику вместе с ручкой и вновь улыбнулся, когда тот недовольно нахмурился, коснувшись вычурной крокодиловой кожи.

Гарри всегда носил перчатки, легко маскируя это под мизофобию{?}[Мизофобия — навязчивый страх загрязнения либо заражения, стремление избежать соприкосновения с окружающими предметами

] или плохую циркуляцию крови, что было отчасти правдой, — летом ладони мёрзли. Дело было не столько в самих отпечатках, хоть и в этом тоже — изначально он не собирался ничего упрощать сладкому, — сколько в том, что Гарри не любил оставлять вообще никаких следов после себя. У него было много разных пунктиков или, как выражались знатоки, обсессивно-компульсивных расстройств — и это было одним из них.

Будь то просто отпечаток пальца на стакане или же — всей ладони на поверхности, но его сознание тут же заполняло папиллярный рисунок кровью, и обычный след превращался в кровоточащий оттиск. Профессиональные утверждения варьировались между чередой простых парейдолических иллюзий{?}[Парейдолические иллюзии или парейдолии — зрительные иллюзии, возникающие при рассматривании конфигураций линий (узоров), теней, расцветок различных объектов или поверхностей, в которых эти реальные объекты претерпевают причудливо-фантастическую трансформацию

] и истинных галлюцинаций, но комбинация сломанных шестерёнок внутри него была слишком замысловатой, и этот переменный феномен не заставлял Гарри впадать в панику или пытаться стереть собственные следы с криками «кровь!» — он его просто эстетически раздражал. Раздражал, как могут раздражать грязные следы от ботинок на только начищенном полу. Его восприятие и отсутствие тревожности всегда несколько озадачивало специалистов. Гарри же всё устраивало: зачем травить себя лишний раз, если пара перчаток превосходно со всем справляется?

Мимо внезапно пролетел взвинченный клиент и, презрительно окинув его взглядом, скрылся за дверьми. Гарри задумчиво дотронулся до оправы, вернув на место очки, вечно норовящие сползти на кончик носа, и устремился к противоположной части зала.

Он решил не торопить события, ведь теперь, когда контакт установлен, спешить было попросту некуда. Хочет ли Волдеморт его видеть или же нет — Гарри совершенно не волновало: у него было много способов самому увидеть сладкого.

Впервые изменив своим привычкам, он расположился ближе к сцене и заказал «Стингер», дегустируя прелестную смесь коньяка и мятного ликёра.

Таким, как он, пить было вредно — говорили они. А кому, позвольте узнать, алкоголь полезен?

Гарри знал свой предел и никогда не переступал черту. Он не мог позволить себе провалиться в хмельной дурман, а вот немного расслабиться — вполне. В конце концов, после последнего преступления отдых ему бы не помешал.

Мимолётно осклабившись, Гарри сделал глоток, со скучающим видом наблюдая за тем, как двое танцоров по-змеиному извиваются в центре. Он не ощущал ничего, кроме скуки и симптомов грядущей сонливости, а вот стоящий перед сценой на коленях (в попытке ухватиться за тонкие кожаные полоски, спускающиеся с талии танцоров) приземистый смутьян, казалось, окончательно лишился рассудка — и не факт, что он им обладал до посещения.

Пожиратели тем временем оставались полностью глухи к громким мольбам ползающего перед ними червя, что непрерывно выкрикивал: «Идите ко мне!.. Какие — ик! — у вас хвостики… Детка-а-а-а, иди, дам на конфетку», — и размахивал пачкой купюр, точно в дешёвом борделе. Один из знакомых Гарри охранников тут же материализовался около сцены и ласково — или же за шкирку под громкий крик: «Да ты знаешь, — ик! — кто я такой?!» — оттащил его на место.

Танцоры же были настолько увлечены друг другом, что ничего не заметили: когда они сходились в танце, их ладони замирали на мгновение, а следом снимали по предмету одежды, пока маски встречались в подобии поцелуя. Каждое движение имело тайного адресата, и этим адресатом был явно не судья Филиус Флитвик — оказывается, охранник прекрасно его знал, впрочем, как и он сам.

Гарри прикрыл глаза, вновь пригубив и следом взболтнув коктейль.

Однако тут же встрепенулся, когда на столик легла очередная сложенная записка, а телохранитель Волдеморта застыл неподалёку с непроницаемым выражением лица.

Отложив в сторону вложенную в бумагу ручку, он развернул листок и пробежался глазами по строкам:

Пятнать твое доброе имя

На твердой земле я не стану,

Но слух о твоем вероломстве

Пойдет по всему океану!{?}[«Как ты поступила со мною…» Генриха Гейне]

Казалось, острые зубки Волдеморта клацнули у него прямо перед носом.

Угрожаешь, сладкий? Но чем? Любезным выпроваживанием из клуба, очередной попыткой запугать или же убить? Сколько различных вариантов.

Что ж, долг платежом красен. Кстати, о долгах…

Задумчиво перевернув листок, Гарри с минуту гипнотизировал взглядом белизну бумаги, а после переложил ручку из правой руки в левую и неторопливо исписал огромными буквами всё свободное пространство:

Давно в земле истлел мой прах,

Но дух мой, старый вертопрах,

С мечтой о тепленьком местечке

Свил гнёздышко в твоём сердечке.

И там притих, как домовой,

Он не уйдет, мучитель твой.

В Китай сбежишь ты, на Формозу,

Из сердца не извлечь занозу{?}[«Тебя приворожил мой ум» Генриха Гейне.]

P.S. Не хотел бы ты подняться со мной на пик Формоза?Оттуда открывается прекрасный вид.

Именно там Гарри имел воодушевляющую возможность лицезреть скрючившийся в позе эмбриона труп. Раздетый, заботливо очищенный и с руками и ногами, скреплёнными вместе алыми нитками. Потерянный навсегда фрагмент этого мира, ведь кара за проступок — смерть. Впрочем, Гарри не очень интересовали провинности перед кланом Фрэнка Брайса, только лишь сам процесс.

Красная нить судьбы — весьма выразительная подпись. По древнекитайскому мифу боги привязывали нить к щиколотке каждого человека, в Японии же — к мизинцу. На Западе этот миф отразился в определении «родственных душ», и Гарри был уверен в том, что Волдеморт и есть его родственная душа — иначе и быть не могло. «Иначе и быть не может» — являлось ли это очередной обсессией{?}[Обсессия — синдром, при котором человека преследуют навязчивые мысли и идеи, которые возникают спонтанно и не поддаются контролю

]? Нет, скорее, это озарение. Любопытно, стал бы тот сопротивляться, если бы Гарри вшил ему под кожу алую нить, притянув к себе, чтобы подчеркнуть этот факт?

— Ручку придержите у себя, — коротко отозвался охранник, принимая протянутый ему листок.

Гарри вновь мазнул глазами по бейджику, гласящему: «Работник охраны. Фенрир», и улыбнулся.