— Я хочу, чтобы он ушёл!

— Вы дали своё согласие, и его присутствие вам не мешало на протяжении двух часов, что мы с вами вели беседу. Вот, предлагаю к ознакомлению — свидетельство Агаты Шоу.

Тот кинул беглый взгляд и гневно воскликнул:

— Да я даже ни разу с ней не разговаривал!

— Что не мешало свидетельнице опознать вас и вашу собаку.

— «О! Я упаковала его заказ, но мне стало интересно, зачем же ему столько, ведь вы знаете: на второй день выпечка уже не особо вкусная, а я не добавляю в свою никаких консервантов. Клиенты нередко расспрашивают и часто болтают, пока я укладываю пирожные: например, о предпочтениях супруги, о том, что дети не могут жить без моих эклеров… Разное рассказывают. Слово за слово, — и вы уже разговорились. Поэтому я спросила его, сколько же у него ребятишек для такого количество сладостей? Однако он ответил, что сам вполне способен умять всё до последней крошки; дескать, жуткий сладкоежка. А после, когда я проводила его до выхода, чтобы закрыть дверь — как раз был обеденный час, — то услышала, как он шёпотом приказал своей собаке: „Домой, Офелия, сегодня нам есть чем поделиться“».

— И свидетельство Барбары Куксли, — вновь покопавшись в бумагах, добавила Тонкс. — Свидетели слышали, как вы называли собаку тремя разными кличками.

— Не знаю никакой Куксли, — позеленел МакНейр и нервно дотронулся до лица, почесав лоб. — Я требую, чтобы этот человек покинул комнату! — внезапно прищурил тот глаза, указав на Поттера.

— «Офелия Питтсбург была примерной ученицей. Ничего плохого о ней сказать не могу: красавица, отличница, из хорошей семьи…» — интонации Поттера вновь заиграли по-новому, рисуя в воображении Тома респектабельную директрису какого-то учебного заведения.

— Я не понимаю, он что, псих? Почему он сидит здесь, на моём допросе, и разговаривает сам с собой?! — резко перебил Поттера МакНейр. С каждым вмешательством Гарри тот выглядел всё более болезненно, растрачивая крупицы самообладания.

— «…Но слишком уж трудным был последний год обучения: миссис Локвуд буквально сошла с ума от горя. Если бы только мы увидели это раньше…» — продолжил Гарри, будто не слыша слов МакНейра.

Тому и правда показалось, что тот просто рассуждает вслух, исполняя разные роли в некоем драматическом спектакле. Однако вырисовывающаяся картина ощущалась какой-то неправильной, словно фрагментарной и состоящей из обрывков чего-то цельного, ужасающего и вовсе ему непонятного. Будто Поттер и МакНейр вели диалог, понятный лишь им двоим и, возможно, самой Тонкс.

— Вы давали собакам клички своих бывших одноклассников? — как бы между прочим поинтересовалась она.

— Нет, я тщательно выбирал им имена, — с притворным спокойствием заявил тот, не сводя с Гарри лихорадочно блестящих глаз.

— Вы сказали им? — уточнила Тонкс, а МакНейр резко перевёл на неё взгляд.

— Разве? Не помню такого. Вы, наверное, ошиблись, — вновь появилась любезная, заученная улыбка, пачкающая теперь его лицо, словно клякса чернил — лист бумаги.

— Уточняю: вы не помните, сколько собак у вас было?

— Миранда — я же говорил.

— А миссис Руквуд?

— Миранда — имя, а Руквуд — фамилия.

— У вас были другие животные в детстве?

— Были, — кивнул он и спешно добавил: — Кот.

— Вы помните, что у вас был кот, но не помните, сколько у вас было собак? — уточнила она, занося в протокол.

— Я никак не могу понять, чем вас так заинтересовали мои животные?

— «…Тори был неплохим мальчиком, вы не думайте… Как все: немного хвастунишка, немного забияка, но дети в этом возрасте все такие — процесс социальной адаптации сложен. Мы следим за нашими учениками, еженедельно проводим с ними беседы, всегда готовы выслушать и помочь. Так что это было проступком не с нашей стороны: Тори сказал, что раскаивается, а малыш…» — вновь заговорил Поттер тоном извиняющейся из-за недосмотра за подопечным няни.

— Заткнись!

— «…малыш МакНейр сказал, что сам споткнулся. Мы же не всевидящие… Откуда нам было знать, что его толкнули, если ребёнок или молчит, или врёт?»

— Заткни свою пасть, недоросль! — буквально взревел МакНейр. — Тебе не давали слова! Когда взрослые разговаривают, ты должен молчать, никчёмное отродье! Никогда не слушаешься, никогда не выполняешь задания, только хныкаешь и вопишь, слабоумный идиот!

— Лишь уточню, что найденное днк, — с каким-то изнеможённым вздохом заговорила Тонкс, вновь покопавшись в папке, — совпадает с Фелисити Фейн. Не желаете ли нам рассказать, каким образом…

— Вы всё придумали, не могло там быть крови! — перебил он её. — Это я ссал на цветы этих неугомонных соседей! Потому что они постоянно меня обсуждали, даже сейчас, — он с брезгливостью указал на стопку скопившихся рядом документов.

— Мистер МакНейр, попрошу вас успокоиться и взглянуть на результаты анализа. Кровь была взята из пасти вашей собаки. На телах не было обнаружено укусов животных, поэтому спрошу: вы ей скармливали свои трофеи?

Том поморщился. Дело «Репетитора» он не читал и, наверное, это было к лучшему.

— Что? — взбудоражено переспросил он. — Трофеи?..

— Просто поясняю: языки, — кивнула Тонкс.

— Разве это языки?! Какими-такими… Нет. Вы творите произвол! Почему меня допрашивают без адвоката? Нет никаких доказательств… Вы нарушаете мои права!

— Напоминаю, Вы сами отказались от присутствия защитника. Вы хорошо себя чувствуете, мистер МакНейр? Может, нам вызвать врача?

— «…Офелия не хотела с ним играть, но мальчик действительно был странным, скажу я вам: вечно ковырялся в песочнице первоклашек и даже как-то ел песок. В его-то возрасте… Мы несколько раз говорили мистеру МакНейру, что, возможно, у Уолдена проблемы с развитием и его следует показать профессионалам, но тот лишь отмахивался от нас, как от назойливых мух… Ну а мы то что могли поделать? Не могли же насильно отвести ребёнка к специалистам — это не в нашей компетенции. Так вот. Он сам приставал к Офелии. Я как-то заметила неладное, но та лишь пожала плечами, не пожелав говорить, в чём дело. Она очень стеснялась произошедшего, но всё-таки рассказала родителям, а те, в свою очередь, нам. Оказалось, что он предложил ей потрогать себя, а потом сказал, что хочет пощупать её: есть ли у неё хвостик или нет? Вы представляете? И это в тринадцать лет…» — с возмущением заключил Поттер, и тут же его голос изменился до неузнаваемости, став обычным и в то же самое время каким-то тягучим, тяжёлым, словно заполняя собой всё пространство вокруг: — Скажи, Уолден, это правда? Ты был плохим мальчиком?

Том еле слышно вздохнул, чувствуя, как по коже пробежали мурашки, но не успел понять причину, как на видео МакНейр резко подался вперёд. Стул вновь заскрипел, и этот режущий звук смешался с его хриплым, сбивчивым бормотанием:

— Нет! Я хорошо притворяюсь: нормальный, я абсолютно нормальный. Это они все ничего не понимали… — голос стал по-детски плаксивым и рассерженным, словно он растворился в ком-то другом. — Совершенно ничего не понимали. Напыщенные, глупые, ничего не соображающие дети смеялись над моими шутками: «Вы такой забавный, мистер МакНейр!» А на самом деле смеялись надо мной, потому что я казался им ненормальным. Как и учителя: мерзопакостная Локвуд вечно шпыняла меня, говоря, каким надо быть, сравнивала с другими, указывая на все мои промахи! И постоянное это: «Не картавьте, Уолден!» Будто бы я мог просто взять и перестать картавить, будто я делал это специально! Я тогда заглянул в окно класса и стал наблюдать, как она, захлёбываясь соплями и слезами, наматывает верёвку — вот насколько её расстроила правда, — МакНейр как-то икающе рассмеялся. — Я мог её остановить, но не стал: она заслужила! Эта визгливая сука заслужила быть вздёрнутой, как курица. А они… все они, заслужили видеть это и в особенности Офелия — избалованная принцесса! Сказала мне, что я ненормальный, а сама давила лягушек, когда её никто не видел! Лицемерная тварь…

И все эти дети были такими же. «У вас такие смешные шутки, мистер МакНейр!» — сказал мне Джон, а потом я услышал, как он заявил миссис Финли, что хочет другого репетитора, потому что я странный, потому что я не такой… не такой, как эти безмозглые дурочки, что исписывают десятки тетрадок, рассказывая «дорогому дневнику» как они провели день, вместо того чтобы прилежно учиться… Я старался, — казалось, что его слюна капала на стол, но МакНейр ничего не замечал, будто в каком-то трансе, и не понимал, где вообще сейчас находится, — я так старался удержаться. Собаки… Чёртовы псины — даже они считали меня ненормальным, вечно лаяли и скулили: не понимали, что такое дисциплина… И когда миссис Локвуд подавилась языком Джона — вот была потеха! Он уже не картавил, да! Малыш Джон вообще больше не мог говорить, — он содрогнулся, пригнувшись ближе к столу, и хрипло рассмеялся, словно услышав хороший анекдот. — Я трижды переезжал, но соседи всё равно тыкали в меня пальцем, следили за мной с балкона, словно им больше заняться было нечем, словно в моём поведении было что-то необычное! А я, блядь, был абсолютно обычным. Это они все являлись безумцами. А я полностью нормален, и нормальных надо слушаться, взрослых надо слушаться — так говорил папа: если я буду слушаться, то буду нормальным. Они должны были меня слушаться и тогда тоже стали бы нормальными, но они не слушались… — внезапно он осёкся, в ужасе уставившись на быстро печатавшую Тонкс.