Том пролистал ещё несколько случаев, чтобы прийти к тому же умозаключению, что и Малфой: присутствие некого третьего, нашёптывающего, поющего, твердящего, стоявшего рядом, у изголовья, в углу палаты, в тени деревьев, отражающегося в зеркале, в плитке пола, в бликах воды или даже зависающего под потолком, было константным. Ни один из трофеев Поттера — кроме Крампа — не сидел в тюрьме, и все как один, казалось, полностью лишились рассудка: они были безумны. Естественно, психические отклонения имелись и до поимки, но будь всё настолько плачевно, то с бегающей по городу хрюшкой Амбридж полиция справилась как-нибудь сама. Однако её, любительницу угостить соседей человечинкой, не могли найти более семи лет; парикмахера МакТавиша — ярого почитателя женских скальпов — искали четыре года, а таксиста Криспина Кронка, добрейшей души человека, подвозящего пассажиров только в один конец — на тот свет, — не могли найти целых шесть лет.
Будь то видение или голос, но с ними всегда присутствовал «он». А стоило спросить про личность незнакомца, которая для Тома была очевидна, как пациенты внезапно впадали или в ступор, или в истерику, или пытались что-нибудь себе откусить, оторвать, оттяпать дверью (в случае МакТавиша).
Однако, в отличие от Люциуса, Том не только многое повидал, но и лично участвовал, поэтому он скорее был заинтригован, чем испуган — наверное, это эффект привыкания к экстремальным ситуациям, к жестокости, к последствиям насилия, что вырабатывается у всех, кто имеет к этому непосредственное отношение.
Тому бы не хватило пальцев на ногах и руках, чтобы перечислить все те случаи, когда его жизнь висела на волоске. Но ему везло: как постоянно говорила мама, он родился в рубашке.
Когда ему было девять, прямо на праздновании дня рождения Тома поздравили, изрешетив пулями его торт, а заодно и несколько близсидящих гостей. Оказалось, что клану Гриндевальда не понравилось вмешательство отца в дела комплекса «Хогсмид». Когда ему было одиннадцать и он, как обычно, возвращался из колледжа, — попал в устроенную на дороге засаду. Попытка похищения провалилась, закончившись смертью его телохранителя и ранением водителя, а вот через два года — вполне удалась. Тогда он чудом смог сбежать. Разумеется, не обошлось без потерь: выпрыгивая из здания, Том сломал руку в двух местах, порвал связки и рассёк ступню. В тот момент он с ослепительной ясностью понял, что жизнь для него никогда не будет простой и понятной, а дотянуть до глубокой старости — станет чудом, поэтому нужно быть готовым ко всему.
Отец занимался боксом с юных лет, Том же предпочёл капоэйру. Конечно же, тот не одобрил это начинание, предложив кикбоксинг, но к тому периоду — гормональных перестроек в организме — ему было уже глубоко наплевать. Что до капоэйры, то она являлась уникальной дисциплиной, которая сочетала в себе элементы танца, акробатики и боевого искусства — своего рода игра в оборону и нападение. Игра, в которую он включился всей душой, а после заинтересовался и паркуром, посчитав, что в его жизни умение эффективно перемещаться из одной точки в другую, полагаясь только на способности собственного тела, — просто необходимо: например, в плену.
Ответом родителей на новое увлечение стала консультация у психолога, и Том понимал Гарри, как никто другой. Отец посчитал, что сын получил психологическую травму в том здании — сломался, иными словами, — и теперь бросается из крайности в крайность, занимаясь всякой чушью. Можно сказать и так: Тому не понравилось ощущение бессилия, когда он находился в руках тех крыс и был вынужден выслушивать насмешки и терпеть розги, ведь хлестать сынка господина «Морсмордре» по заднице и ступням неимоверно весело. Поэтому да — Том хотел намотать на кулак поводок от собственной жизни, но даже в этом Том Риддл-старший был до крайности ортодоксален: зачем все эти «попрыгушки», когда самым верный способ обезопасить себя — это надёжное оружие под рукой.
Что ж, Том согласился с отцом и пошёл на уроки стрельбы из лука.
Болезненное восприятие критики в какой-то момент перешло в абсолютное безразличие: Том просто перерос свою повышенную чувствительность к чужому мнению. Возможно, то был бунт, а возможно, напротив, окончательно сформировавшийся характер, но даже откровенное неодобрение стало ему безразлично: он знал, что поступает по-своему, а значит — правильно. И это возымело эффект: отец просто смирился с тем, что «сын с прибабахом», и оставил его в покое. А потом тот и вовсе осознал, насколько недальновиден был сам, когда Том выручил его своими «попрыгушками».
Подписание договора по слиянию с Лестрейнджами обернулось кровавой баней и лишь то, что, пока в зале велись переговоры-переругивания, чередующиеся обменом выстрелов, они вместе с Мальсибером, Эйвери и Розье — неизменным квартетом, — находясь в разных точках, вовремя удалились из зала, вылезли через выбитые окна, вскарабкались по стенам и обезвредили убийц на втором этаже, а следом сняли стрелков стрелами с присосками — которые в шутку захватил Розье, — лишь это помогло удержать позиции и, возможно, спасло им жизнь.
Что, само собой, вызвало удивление. В особенности когда они вошли в главный зал, ступая по лужам крови, и замерли под прицелом, за чем последовали вздохи облегчения и отборная брань окруживших отца старейшин: Эйвери, Розье, Мальсибера, Нотта, Кэрроу, Крауча… Селвин, Роули и Ли, к сожалению, полегли в тот день вместе с десятками людей клана, и мирная, обещающая процветание обоим семьям встреча превратилась в день траура.
Пока уцелевшие охранники проверяли периметр на наличие оставшихся врагов, Нотт вызывал ликвидаторов, Розье-старший улаживал поднявшуюся шумиху, Том смотрел, как отец, семимильными шагами преодолев расстояние, рывком порвал на нём рубашку и стал ощупывать кожу, будто в поиске огнестрельных ранений. Том лишь усмехнулся в ответ, замечая, как к тому постепенно приходит осознание всего случившегося, а его самого радовало лишь одно: что Великие дамы должны были приехать чуть позже — отдельным кортежем, — к подписанию договора, ведь печать его матери, Меропы Риддл, была едва ли не важнее отца. А значит, они были в безопасности, что и подтвердил Крауч впоследствии.
Друзья тогда находились в таком же положении, что и он. Чем бы Том ни занимался, те всегда следовали за ним — так уж повелось с самого детства. Что, разумеется, изначально вызывало недовольство старшин, ведь «юный господин» вдохновляет остальных — их сыновей, их будущее, их преемников — своим примером. А пример для подражания, по их мнению, был явно пагубным. По крайней мере, до того самого момента.
Жаль только, что тогда Том не разглядел, как это открытие приведёт к тому, что отец найдёт в нём более верное и смертоносное оружие, решив, что сможет заточить его под свои нужды. Нет, Том знал, что тот его любил, но так же понимал, что в его глазах все люди в той или иной степени инструменты — даже он, его плоть и кровь. И именно тогда Том вместе с Мальсибером, Эйвери и Розье решил отгородиться от планов старшин на них.
В то мгновение, когда на собрании огласили свои требования, они прекрасно понимали, на что шли, и готовы были рискнуть всем. Теперь же Том не совсем понимал конечную цель нового путешествия и что конкретно стоит на кону: его жизнь или же душа? Был ли вопрос о хризантемах — определительным вопросом? Хочет ли Гарри превратить его в такого же пускающего слюни безумца, который в лихорадочном бреду будет бормотать о нём днём и ночью, или же он приготовил нечто иное?..
Том потёр уставшие после длительного чтения глаза и сонно заморгал, рассеянно улыбаясь.
Полностью объяснить поведение Поттера он не мог.
Том считал себя сообразительным и практичным, но… отчего-то сейчас ничего не понимал, да ещё и придавал всему некий — омерзительно романтичный? — подтекст. Хоть, наверное, он никогда и не углублялся в понятие романтики — как-то не было ни времени, ни желания, ни человека, способного притереться к его образу жизни.
Когда-то, словно век назад, Том встречался с Эглантин Лестрейндж — кто, если не она — такая же наследница клана, — мог понять его? Вот он и встречался с ней, пока не ощутил себя долбанным Ромео: «семья Монтекки» обвинили «семью Капулетти» в махинациях и желании прибрать к рукам ценный ресурс, ведь женись он на Эглантин, стал бы частью клана Лестрейндж — так уж было заведено. Поэтому подобные отношения между кланами были темой весьма щепетильной, из-за которой развязывались целые войны. А пока юная Джульетта настаивала на побеге куда-нибудь на юг, подальше от всей этой клановой возни, в их жизнь вмешался её младший брат — Корвус Лестрейндж: вмешался основательно. Да, наверное, то было первое серьезное увлечение Тома, которое, впрочем, имело предопределённый конец: и они оба это прекрасно понимали, но не представляли масштабы.
