Драматично, но факт.
Чего хотел Малфой своим «нам надо поговорить» — так и осталось для меня загадкой. Время для разговоров закончилось ещё год назад. Да и когда нам разговаривать? Звонить ему я не собирался, а мчаться обратно в город для личной встречи тем более.
Поэтому и оставил его сообщение без ответа, предаваясь душевным мукам, которые, впрочем, продлились недолго — сон настиг меня мгновенно. Возможно, сказалось выпитое или же эмоциональное напряжение, а может, и всё вместе убаюкало меня быстрее любого снотворного. Как бы то ни было, но продрых я без задних ног большую часть ночи, чуть не пропустив трезвон будильника.
А когда понял, что тот всё так же звучит по расписанию, на полчаса раньше, просто закинул его под подушку, отпраздновав первую победу рассудка над сердцем. Так что сегодня я не торчал около окна, чтобы проводить чужую машину томительным взглядом и услышать сигнальный писк закрывающихся за ней ворот.
Но за маленькой победой последовал шикарный отходняк: и алкогольный, и эмоциональный. Я буквально сразу же понял, что до жути желаю увидеть его. И это было бредово. Ненормально. Хреновым экзистенциальным кризисом. И не хотелось быть слишком банальным, но, похоже, у меня начиналась ломка. Я ощущал себя Евой, после диалога со змеем вкусившей яблоко. Вот только Том являлся и самим чешуйчатым искусителем, и этим запретным плодом. Два в одном, блядь.
И хотелось бы кого-нибудь обвинить, но, за исключением судьбы, не в кого было ткнуть пальцем. Это она, аферистка, сыграла со мной злую шутку. Если бы нас расселили, где было положено — в сельской усадьбе, — то я бы, скорее всего, никогда не столкнулся бы с Риддлом, не воспылал этими идиотскими и оттого ещё более разрушительными чувствами и не испоганил себе существование. Уже в который раз.
Но судьба распорядилась иначе. Когда мы сошли с автобуса и нас встретил Питер, оказалось, что в секретариате университета неправильно оформили резерв и усадьба уже как неделю была сдана до самого августа. А небольшой туристический городок сейчас был полностью оккупирован — всё зарезервировано чуть ли не с января, и свободных мест просто не было: ни в отелях, ни в хостелах, ни тем более в других агроусадьбах. Даже съёмные квартиры до середины июля все были заняты, кроме пары сомнительных местечек. Тогда Питер связался с Риддлом, и тот любезно предоставил незадачливым студентам временное логово: гостевой домик.
Домик, конечно, не совсем верный диминутив — там спокойно бы вместилась целая семья, а нам троим места тем более хватило. Сооружение размещалось чуть поодаль от трёхэтажного особняка — главного дома, — куда нам вход был воспрещён, как строго наказал Петтигрю. А вот зону вокруг — общий сад, который соединял оба дома и уходил вглубь территории, к бассейну и небольшой персиковой роще — мы могли свободно посещать. И спустя пару дней, когда я вечером вышел на улицу, чтобы позвонить деду, а заодно и пройтись вокруг, то обнаружил его.
До того момента мы знали, что Риддл отсутствует — посещает какую-то агропромышленную выставку в Германии, как выразился Питер. И так же по его настоянию, мы не должны были лезть ни со словами признательности, ни с приветствиями, да и не вырисовываться особо перед владельцем дома; когда тот вернётся, сам соберёт нас в приветственной церемонии.
Я и не хотел маячить перед ним. Однако, попрощавшись с Альбусом, заметил Риддла, сидящего в кресле на полузастеклённой террасе. Казалось, я могу даже сейчас вспомнить всё до мельчайших подробностей: неяркий тёплый свет, ритмичный звук клавиатуры, еле слышная музыка, ненавязчивая и расслабляющая, доносящаяся откуда-то из глубин дома, и едва уловимый травяной аромат. Помнил его позу: вытянутые ноги, покоящиеся на подножие, расстёгнутая на несколько пуговиц рубашка с закатанными рукавами, мелькнувшая в вырезе серебряная цепочка, растрёпанные влажные волосы, как будто после душа. Прекрасно помнил, как сам затаился за кустарником олеандра, наблюдая, как тот с ноутбуком на коленях печатает, частенько заглядывая в стопку бумаг на чайном столике рядом; как он выхватывает зажатую меж зубов ручку, чтобы что-то обозначить, а затем перекладывает лист в другую стопку, тотчас возвращая взгляд к экрану.
«И долго вы там будете стоять, молодой человек?» — услышал я внезапно, а он, откинув ручку на столик, поднял глаза и безошибочно нашёл меня, замершего изваянием в тени кустарника.
«Извините, мистер Риддл. Не хотел вам мешать, просто… мимо проходил. Прогуливался перед сном», — спешно отозвался я, ощущая себя малость нелепо. Ноги будто вросли в землю, а лицо — окаменело. Я просто продолжал там стоять и пялиться на него, наверное, до неприличия нахально.
«Вы мне и не помешали. Просто хотел предупредить, что скоро включится полив, — он перевёл взгляд на торчащие распылители, — и вы можете насквозь промокнуть, если продолжите стоять аккурат там», — сдержанно улыбнулся Риддл. В тот миг, наверное, я и потерял своё сердце где-то в потёмках этого насмешливого и столь же проницательного взгляда.
Я не мог себе объяснить, чем он мне так приглянулся. Что в нём привлекло меня и запало в душу столь сильно, что тем вечером я так и не смог выбросить почти что незнакомого человека из головы, позволяя там хозяйничать и навевать согревающие нутро мысли. Таким было безоблачное и уже, казалось, далёкое начало.
А что мы имеем в настоящий момент?
Я не хотел впадать в меланхоличное состояние, но при каждом воспоминании о вчерашнем мои внутренности переворачивались, а простое упоминание Риддла Питером отзывалось болезненным комком нервов, зажатым где-то меж сердцем и желудком. Словно разрастающаяся эмоциональная опухоль. И я ощущал, что вновь позволяю апатии завладеть собой, потерявшись где-то среди собственных мыслей — на границе между голым энтузиазмом и чистым отчаянием.
Я пришёл к выводу, что всегда плыл по течению — что с Чжоу, что с Джинни, что даже с Драко. Это они делали первый шаг, а я просто отвечал взаимностью. Но вчера, впервые шагнув к кому-то самостоятельно, в мгновение ока оступился и сорвался в бездну. И падать было больно.
Мои попытки отделить себя от своих чувств и глянуть на всё со стороны закончились сомнительным результатом: возможно, я и правда перепутал флирт с неким патронажем. Быть может, с дружеской симпатией. А я просто силился разглядеть то, чего быть не могло, и даже оправдание себе придумал. Ведь когда человек влюблён, неизменно хочется верить в лучшее — в шанс на взаимность, к примеру.
— Господи, Гарри, у тебя что, кто-то помер вчера? — воскликнул Питер, озадаченно поглядывая на меня.
— Моя печень если только, — притворно ухмыльнулся я, пожав плечами. Мышцы тут же свело судорогой, заставляя поморщиться. Единственное, за что я был благодарен мирозданию этим утром, так это за отсутствующую головную боль.
— Разве я вас не предупреждал столько не пить! Какой-то алкотуризм устроили, — махнул руками Петтигрю, выронив мерную ёмкость. Недовольно что-то пробубнив, он поднял её, отряхивая от земли. Рон и Гермиона нас уже не слушали — оба уже сидели в пикапе. — Не стой столбом, залезай, — подначил он, ставя последний рюкзак назад, и залез на водительское место.
Подобрав по дороге валяющуюся ветвь, я ободрал листья, получая некое подобие прутика, и махнул по диагонали, отгоняя первую доставучую муху. А следом запрыгнул в открытый кузов, усевшись рядом с покачивающимися распылителями. Питер лишь косо глянул, но мою выходку никак не прокомментировал.
Голоса друзей слышались отдалённо, а шум колёс вкупе с рёвом мотора и завыванием ветра оглушили меня полностью. Пыль поднималась клубками, а порывы ветра разгоняли её, швыряя часть в лицо. Отчего песок скрипел на зубах, а глаза и вовсе пришлось прикрыть.
Откинувшись назад, я наслаждался беспощадно хлеставшей песчаной бурей вокруг, что трепала влажные волосы, крутил прутиком в разные стороны, точно дирижёр, а ещё понимал, что категорически не хотел возвращаться домой. Не желал больше проходить мимо террасы, подарившей мне столь многое и вместе с тем абсолютное ничто, и веранды, отобравшей всё это и опять же ничего, потому что и забирать-то было нечего.
