Родственники мужа, группа сенаторов, осмотрительно промолчали, сомневаясь, реагировать ли, и если да, то как. Но выражение их лиц говорило, что катастрофой было доверить управление империей сыну убитого Германика. Как они могли поверить, что этот молодой человек станет податливым, неопытным проводником политики сенаторов? Поверить, в сущности, только потому, что кто-то, не подумавши, бросил: «Когда убили его отца, он был совсем маленьким»?
Праздник застыл; инструменты постепенно смолкли, танцоры бесшумно удалились. Серторий Макрон тяжело поднялся и, проскользнув вдоль стены, поговорил с несколькими своими офицерами.
Только глупая и бесстыдная прекрасная супруга сенатора смотрела на императора и, обезумев от счастья, завлекала его. Шёпотом, который был слышен всем, он расспрашивал у неё о том, чего она не может дождаться в постели от такого старика, как Кальпурний Пизон. Нет, ей нужен прекрасный юноша, смеялся Гай Цезарь.
— Казарменные шуточки, — пробормотал один сенатор из древней фамилии. — Видно, что воспитывался среди легионеров.
Но он быстро замолк, вспомнив, как Кальпурний Пизон иронично назвал императора «мальчишкой» и что из этого вышло.
Тем временем император обострил свою игру до предела, сказав Орестилле, что жаждет её немедленно, что без неё не сможет заснуть этой ночью. И хочет жениться на ней. Кальпурний Пизон инстинктивно поднялся и, медленно оправив одежду, снова опустился. Он ни на кого не смотрел. Сенатор Юний Силан, бывший тесть, ныне утративший власть, встал рядом и, не поворачивая головы, взял его за локоть.
Вошла процессия слуг, неся подносы с редкой дичью, разукрашенной перьями, словно живая. Каллист пошёл навстречу, вытащил из фазана длинное перо, сделал вид, что нюхает его, и со словами «яда нет» велел поднести это блюдо Кальпурнию Пизону.
Кальпурний смотрел на Каллиста, не обращая внимания на поставленное перед ним блюдо. Император с улыбкой встал и жестом предложил гостям оставаться на местах. Потом всё с той же улыбкой взял Ливию Орестиллу за пояс и увлёк за собой. Она послушно пошла, не оглядываясь, и они вместе покинули зал.
На следующий день Каллист позаботился о том, чтобы весь Рим узнал, что «император увёл с собой женщину, принятую в знатное семейство Пизонов в качестве супруги, как какой-нибудь легионер выбирает шлюху из борделя в каструме, а она, — это особо подчёркивалось, — как истинная опытная проститутка, пошла за ним. И, ещё проходя через приёмный зал, начала с победоносным видом скидывать с плеч одежду, чтобы все увидели её великолепную грудь. Полуголую, император завёл её в одну из комнат и захлопнул дверь, уединившись от всех».
А некоторые историки добавили к этому рассказу ядовитое заключение: якобы через неделю император приказал женщине покинуть дворец и велел ей быть довольной тем, что она войдёт в историю не как вдова последнего из Пизонов, а как вторая жена императора, хотя и не удовлетворившая его, но со всеми вытекающими из этого положения выгодами.
Прекрасная Орестилла в слезах вернулась домой и поведала всем, что принесла себя в жертву скотской грубости императора ради спасения жизни Кальпурния Пизона. Муж ей поверил или, как это ни постыдно, нашёл выгодным притвориться, что поверил, поскольку таким образом оба становились страдальцами.
Но другие историки отметили, что никто в Риме не возмутился этой насмешкой.
— Люди смеются, — серьёзно сообщил холодный Каллист. — Мои слуги собрали разговоры на площади. Смеются гладиаторы и солдаты, и ты можешь представить себе, Август, их шуточки. Мужчины тебе завидуют. А женщины на рынках говорят, что с такими, как она, иначе и нельзя.
На самом деле в памяти всех всплыла смерть Германика, и в связи с нелюбовью к Пизонам люди безжалостно смаковали эту вульгарную бескровную месть.
— Говорят, что интересно посмотреть, посмеют ли теперь Пизоны показаться на Форуме, — сообщил Каллист, но тут же, не меняя тона, заключил: — А кое-кто говорит, что теперь ты не сможешь оставить Кальпурния Пизона в живых.
На самом деле Кальпурний Пизон и его приспешники в эти семь дней — после унизительного ухода из императорского триклиния — не проявляли на людях своего гнева. Император грубо продемонстрировал, что ничего не забыто и что за его милой юношеской улыбкой скрывается опаснейшая способность притворяться и строить долгосрочные планы. Они увидели, что на кону стоит их жизнь.
Вскоре Каллист смог доложить императору:
— Вот самое потрясающее известие, Август: Кальпурний Пизон и Юний Силан, твой безутешный бывший тесть, вместе с Серторием Макроном снова выудили этого дурачка Гемина, которого выживший из ума Тиберий упомянул в своём завещании.
— Этот паренёк глуп — о чём ему говорить с теми двумя? — вдруг возразил император, но сам же при этих своих словах подумал, что молоденький дурачок, однако же, приходится родным внуком Тиберию.
Мысль быстро расширилась и перешла в ощущение страшной тревоги. Сенаторское голосование, отменившее завещание Тиберия, было напрямую организовано Серторием Макроном, а теперь тот же Макрон разговаривал с Гемином, отвергнутым наследником.
— Юний Силан, — шептал Каллист, и его голос звучал точно так же, как в первый раз в портике на Капри, — старик Силан хочет использовать Гемина в качестве наживки, чтобы увлечь за ним оптиматов, как он устроил это для тебя по соглашению с Макроном, когда ты женился на его дочери.
Император видел, что Каллист говорит с совершенной холодностью, как будто рассказывает отвлечённую историю. Но этим тоном грек обсуждал его жизнь.
«Макрон никому не может быть верным», — подумал Гай Цезарь.
Тревога возросла и перешла в предчувствие смерти.
В эти несколько секунд всё в его душе изменилось, словно какая-то лавина сошла с вершины горы. Неправда, что время страхов миновало: да, он может передвигаться, ходить, отдыхать, как любой другой свободный человек. Но его жизнь стала мишенью. Он ощутил прилив гнева, однако его заботила не своя физическая жизнь.
«Я собираюсь преобразить всю империю, а Макрон покупает женщин, пьянствует с офицерами и разъезжает верхом по Риму, зная, что все дрожат при виде его тени».
— Макрон тут, за дверью, — шепнул Каллист. — Просит принять его. Он заподозрил, о чём я тут говорю.
— Пусть войдёт, — велел император.
Уловив твёрдость в этой короткой фразе, Каллист скользнул к двери.
Серторий Макрон вошёл и без вступления сердито заявил:
— Я же говорил, мы слишком затронули интересы сенаторов. Кальпурний Пизон, Силан и Гемин строят заговор...
Каллист побледнел от удивления, а император спросил себя, кто же сообщил Серторию Макрону о его тайных расследованиях. Но потом подумал, что ещё есть время узнать это. Сейчас было важно, что Макрон своим криком обвиняет других, демонстрируя свою непричастность к заговору. И потому император не обратил внимания на притворный гнев префекта, и ощущение предательства сменилось буйной радостью оттого, что заговор раскрыт. Он ответил:
— Возможно, ты прав. Постараемся успокоить сенаторов. А в отношении тех троих представь мне доказательства.
Доказательства нашлись быстро от осведомителей Каллиста. И немедленно последовал приказ об аресте заговорщиков.
— Но Силану, который уже стар, обеспечьте домашний арест.
Сенаторы послушно начали судебное разбирательство, а изумлённый Рим разделился, обуреваемый противоречивыми чувствами. Но все (через несколько веков будут говорить: правые и левые) предсказывали, что заговорщикам надеяться не на что: с точки зрения римских законов их преступление слишком серьёзно.
Император, как сообщают историки, не пришёл в курию на суд. Фракция популяров воспользовалась случаем и не проявила жалости, а оптиматы в общей растерянности присоединились к обвинению с той же строгостью.
Гордый Юний Силан, как только понял, что партия проиграна и его власть кончена, не стал дожидаться вердикта и закрылся у себя в комнате. Его нашли через несколько часов после самоубийства; он действительно покончил с собой в полном молчании.
