Император велел Манлию, не знающему устали строителю:

— Взгляни туда, левее храма. Там ты построишь маленький крытый театр, изысканнейший, как тот, что в Павсилипоне. Позаботься обо всех акустических хитростях. Но мы не будем ставить там спектакли. Люди из всех земель будут встречаться здесь и разговаривать друг с другом, пусть и на разных языках, поскольку оружием не сохранишь тела империи в целости. Мы высечем там, как обет мира, оружие, доспехи, щиты и трофеи прежних войн, какие я видел в храме Илиона — развешанное оружие уставших от кровопролития солдат. Ты приготовишь место, где я смогу написать собственной рукой цель этого проекта и кому он посвящён. Потому что это был замысел моего отца. И вы знаете, что за это он поплатился жизнью.

— Завтра же я разверну строительство, — пообещал Манлий севшим от волнения голосом.

(Через много веков рядом с храмом найдут маленький, очень изящный театр. Это казалось нелепым, как если бы сегодня театр стоял на площади у собора Святого Петра. Но вместо привычных украшений из театральных масок там нашли военные эмблемы, и некоторые из них были недоделаны, как будто работу прервали. Потом на свет появилась чрезвычайно странная фреска; кодекс, открытый на чистой странице, где от руки было написано — не нарисовано — несколько строчек на латыни. Но это была не мазня кого-то из пришедших. Кодекс был изображён открытым и пустым, чтобы некто действительно что-то написал, возможно, какую-нибудь памятную надпись. Из неё удалось расшифровать только фрагменты. Но по крайней мере четыре раза там повторялось слово «MANES». Маны — это были почитаемые духи мёртвых. Кому принадлежал этот аккуратный почерк с высокими рублеными согласными? Кто были эти тени усопших, к которым он обращался? Когда нашли этот маленький театр, он был засыпан землёй, как остаётся под землёй и сегодня. А у берега обнаружили большую пещеру, высеченный в скале одеон с огромными статуями. И там тоже работа не была завершена. А на лесистом берегу лежали большие квадратные каменные плиты, образуя величественную дорогу вокруг озера).

В то далёкое январское утро император также сказал Манлию:

— Посмотри вон туда, налево. Там, у берега, ты выроешь большой грот, одеон. И в нём высечешь статуи, как будто они выходят из недр земли. Но это будут не чудовища, какие Тиберий поставил в своей пещере. Это будут духи мира. Я подумал, что каждый год здесь будет устраиваться ритуал, как в Саисе, в память о великой мечте, погубившей моего отца. В этом одеоне будут звучать самые чудесные инструменты, будут петь сладкие голоса Востока, какие мы слышали по вечерам во дворце в Эпидафне, на Оронте, когда мой отец, словно наливая по капле драгоценного вина, каждому в той стране, одному за другим, дарил мир. И сюда будут приходить люди со всех концов страны, потому что ради новой мечты, особенно если она очень трудная, люди могут дойти до края земли.

Строитель Манлий прервал его конкретными соображениями:

— Берега озера покрыты кустарником и старыми пнями...

Он говорил, а император смотрел на неподвижную воду, и в глубине души его кружился, накладываясь на реальность, образ золочёного корабельного носа, что лежал в Александрийском порту.

— Манлий, — обратился он в третий раз, — ты мне построишь широкую дорогу вокруг всего озера...

Манлий вздрогнул: ему уже было хорошо известно, что когда голос императора вот так изменяется после почти гипнотических пауз, то потом он повелительным тоном описывает нечто увиденное в иных местах.

— Вокруг всего озера? — повторил он, сочетая почтение с удивлением.

— И из мраморных плит, потому что на озере...

Император прервался, словно на него нахлынули пришедшие издалека мысли.

— А теперь послушай ты, Евфимий: в эти воды мы пустим корабли великого ритуала Исиды, как тот корабль, на который восходил мой дед Марк Антоний с царицей Египта. Корабль, который я видел разломанным и гниющим в Александрийском порту.

— Корабль, который ты видел в Александрийском порту, Август, — сказал Имхотеп с волнением, — это золотой корабль Ма-не-джет, священный корабль... Это чудесный храм на воде. Его построила Клеопатра.

— Если смогла построить царица Египта, — ответил император, — то сможет и Рим. Мы построим также корабль последователей, куда соберутся люди из всех уголков земли, кто захочет последовать за мечтой моего отца. Жрец из Саиса сказал мне, что у того корабля были длинные и лёгкие вёсла.

— Он назывался Ме-се-кет, Август, — сказал Имхотеп, — и я знаю некоторых, кто со слезами на глазах видел, как его сожгли. У него были такие длинные и изящные вёсла, что, когда их поднимали над водой, они казались крыльями чайки.

Партенопеец Евфимий, изобретательный морской инженер, загоревший на мизенском солнце, продолжал созерцать озеро и окружающие его холмы. И вдруг проговорил:

— Храм над водой...

Он раскрыл свой маленький кодекс, папирусную записную книжку, и посмотрел на императора.

— У меня в голове, Август, родилась идея: я сделаю храм не из дерева. Я вижу, как над этими водами стоит мраморный храм...

И он засмеялся.

Молодой император был потрясён.

— Объясни мне, пожалуйста.

К Евфимию бросился его молодой верный помощник, знавший, когда протянуть ему острый каламус для сложных расчётов или запутанных чертежей, палочку, инструменты для черчения кривых и углов, папирус разной толщины. Из благовонной кедровой шкатулки он достал каламус, которым, в зависимости от наклона, можно было чертить линии жирные или тончайшие, и протянул инженеру.

Посмотрев на воду, Евфимий положил кодекс на балюстраду над озером.

— Впервые в человеческой истории в этом году, первом году твоего правления. Август, на этом озере...

Он взял каламус и обмакнул в чернила.

— Смотри, Август, смотри...

Он прочертил толстую длинную прямую линию, потом под ней другую, изогнутую, соединявшуюся концами с первой, так что получился корпус судна. Наклонив каламус, дополнил эту линию другими штрихами, и на листе высоко взметнулся нос корабля.

— Смотри, это деревянный корпус, но он должен выдержать храм из мрамора, кирпича и извести...

Инженер засмеялся, продолжая всё быстрее чертить линии, и, всё так же смеясь, с энтузиазмом говорил:

— В прошлом строили большие царские корабли, огромные, но все они делались только из дерева.

— Это логично, — подтвердил император.

— Однако я видел твои глаза, Август, когда сказал тебе, что по этой воде будет плавать храм из мрамора.

Император посмотрел на него. Они были одного возраста, и вдруг оба рассмеялись, как после какой-то шутки. Евфимий продолжал ловко чертить.

— Смотри, Август: такого ещё не было. Плавучая конструкция деревянная, приспособленная для движения по воде; она должна поддерживать жёсткие каменные строения, не выдерживающие колебаний, так как они разрушатся, как во время землетрясения.

Все смотрели на него, заглядывали в его кодекс, переводили взгляды на озеро.

— Кажется абсурдом, а?

Остальные столпились вокруг, чтобы разглядеть рисунок в кодексе. Они первые на земле видели рождение этого изобретения. Евфимий начертил в секции корпуса несколько вертикальных линий, как трубопровод. Это действительно станет гениальной находкой, никогда не виданной системой терракотовых труб, врезанных для амортизации давления каменных строений, твёрдых опор в гибкой деревянной конструкции.

— В корпусе, взгляни, я поставлю гибкую систему, которая погасит колебания, и храм Имхотепа не рухнет. Вода в озере почти всегда тихая, но если вдруг налетит сильный ветер... Мне поможет точный кораблестроительный расчёт со многими вычислениями, так как корабельные корпуса со всем приходящимся на них весом не будут вытаскиваться на берег для ремонта. Мы обошьём корпус тонкими, хорошо спаянными свинцовыми листами. Нужно тщательно сделать деревянные пазы, металлические связки, защиту каждого гвоздя...