Дом Антонии был единственным местом в Риме, где все эти годы, хотя и вполголоса, утверждалось, что Марка Антония и Клеопатру погубила не любовь, а великий, неосуществимый план объединения обоих берегов Средиземного моря.

А маленькие царственные сироты и пленники, прибывшие со своими слугами, музыкантами, жрецами, стали играть на систрах и лютнях, в ночь полнолуния обращаясь к древней Исиде, они носили складчатые льняные одежды цвета оникса, цвета Нила, цвета цветущего лотоса, умели смешивать священные благовония и рассказывали про храмы из розового гранита, построенные три тысячи лет назад.

Образованнейшие наставники объяснили, что в их стране было изобретено земледелие и наука гидравлика, жизненно необходимая в землях, где не бывает дождей. Они сказали, что Александрия находится в самом центре культурного и научного обмена, и утверждали, что понятие божественного предчувствия родилось в религиозно-философской школе в Гелиополе, где в одном здании слились воедино архитектура, музыка, абстрактные науки, медицина. Ещё тысячу лет назад фараон Рамзес III осыпал безмерными дарами этот величайший центр мысли в доэллинистическом Средиземноморье.

— Но никто в Риме, — призналась Антония, — не хотел слушать этих разговоров. Только мы здесь пережили такую же трагедию. И память о ней была неизгладима. Теперь ты понимаешь, Гай, почему твой отец совершил то путешествие, стоившее ему жизни, и почему хотел, чтобы ты, хотя и ничего не знавший, отправился с ним?

— Ты знаешь, что мне не позволено ходить по улицам Рима, — сказала Антония, — но ты можешь спуститься в сад. Иди сейчас же: пройди за ипподром и спроси про древний дом. Там ты найдёшь кое-кого, встрече с кем обрадуешься. Этого пожелал бы и твой отец.

Гай спустился в обширный парк, с некоторой неуверенностью пересёк его, обошёл ипподром и конюшни со знакомым запахом и подошёл к огромному зданию, построенному в старом, доавгустовском стиле, трёхэтажному, с кирпичными стенами. И с тревогой обнаружил, что здесь располагается гарнизон преторианцев.

Он осторожно приблизился; никто не помешал ему войти. Гай сделал несколько шагов по атрию и увидел, как навстречу, словно ждали его, вышли пять молодых людей, с виду чужестранцев. Он никого не узнал, но увидел, что они хорошо знают его и его историю, потому что столпились вокруг и стали громко и радостно его приветствовать.

Так Гай узнал, что в этом таинственном доме в нереально изысканных условиях, в утончённом заключении живут пять молодых людей: Рометальк Фракийский, Котис Армянский, Полемон Понтийский, Дарий Парфянский и Ирод Иудейский — сыновья иноземных монархов, испытавшие на своём недолгом веку тяготы войны, переворотов, плена и установленного римским оружием мира; а здесь они были заложниками, то есть гарантией, что их отцы будут соблюдать тяжкие условия мира. За их именами открывались безграничные земли Азии, мифические города, пустыни, гигантские реки, далёкие внутренние моря.

Старшим по возрасту был Ирод из Иудеи, внук Ирода Великого, построившего Кесарию и Иерусалимский храм, и теперь он, похваставшись долгой дружбой между Августом и своим дедом, заявил:

— Против деда были не нужны легионы.

Тиберий рассудил, что дом Антонии, матери Германика, о котором столь сожалели на Востоке, будет идеальным местом для пышного заключения этих молодых царевичей под жёстким, но незаметным наблюдением. Многих сенаторов он изумил этим своим решением. Но Тиберий, кроме обеспечения мира в настоящем, строил и планы на будущее: воспитанные в Риме, проникнутые его культурой, сознающие его мощь, со временем эти царевичи станут послушными и надёжными союзниками.

Необъятный дом предлагал этим молодым узникам шатры, термы, лабиринт садов — всё, чтобы проводить свои дни с приятностью. Во всём этом Тиберий видел большую пользу. С большого невольничьего рынка на острове Делос к восточным царевичам поступал обильный поток живого товара, который выгружали в Риме. Вместе с борзыми псами, редкими птицами и резвыми конями, подходящими для крутых поворотов частного ипподрома, сюда доставляли девушек с длинными чёрными волосами, игравших на невиданных инструментах непонятные нежные песни, белокурых диких амазонок из Скифии, изящных танцовщиц, которые, держа всех в изматывающем напряжении, за время пиршества роняли один за другим окутывающие их покровы, как это делалось в Петре. Ирод со смехом рассказывал, как подобным танцем его двоюродная сестра Шуламит, или Саломея, свела с ума старого отчима Антипу.

Антония, отстранённая и недоступная, никогда здесь не появлялась. Она не знала или решила делать вид, что ничего не знает о развлечениях молодых людей. Благородная матрона предоставляла молодым царевичам, всем вместе, аудиенции только по великим римским праздникам и в этих случаях держалась с ними по-матерински, всегда готовая прийти на помощь. Многих изумляла её сговорчивость и покорность планам Тиберия. Говорили, что, возможно, причиной тут верность памяти сводного брата Тиберия — сына Августа, которого тот не мог признать и который умер молодым (ещё один узел в этом запутанном родстве).

Как бы то ни было, шпионы Тиберия бдительно следили за домом Антонии. Единственным, кто нашёл путь к сердцу Антонии, был Ирод Иудейский. Он проводил дни в шумном разгуле, болтал глупости, ломая лёд всякой недоверчивости, напивался и проигрывал безумные суммы, которые Антония по-матерински за него оплачивала.

— Она шаг за шагом покупает твоё будущее царство, — однажды шепнул ему Рометальк Фракийский, и Ирод, казалось совершенно пьяный, неожиданно со жгучей ясностью ответил:

— Я предпочитаю огромные долги перед Антонией, чем маленькое одолжение у Тиберия.

Они сидели в саду и пили из одинаковых чаш одно и то же ароматнейшее вино.

— Ты, Гай, как и мы, много выстрадал, — сказал царевич Полемон, на досуге писавший короткие изящные стихи. — Но я считаю, что за всё, что дают, боги всегда просят свою цену. Стоит ночь, и ты боишься, что в темноте не найдёшь того, что потерял. Но обернись — у тебя за спиной рассветает день. И розовеют персты Авроры.

Сыновья царей хотя и видели в Гае почти такого же пленника, как они сами, ощущали в нём глубокое отличие. В их головах чётко запечатлелась мысль, которую и сам он тайно держал в глубине сознания: что годы императора Тиберия сочтены, а он, сын Агриппины и Германика, — наследник империи.

Дружба приобрела атмосферу заговора, и однажды Рометальк сказал, что во Фракии по ночам в это время совершается тайный ритуал, чтобы получить от богов дар, который они вынуждены будут пожаловать:

— Какой угодно — хоть власть над всей землёй.

Ирод со всей серьёзностью спросил, что это за ритуал, и Рометальк таинственно ответил:

— В нём семь элементов.

Все ждали.

— Музыка, — начал перечислять он, — самая нежная, какую можно услышать. Самый редкий аромат. Яркие огни в золотых шандалах. Самое старое вино из твоих погребов. Самые вкусные фрукты на земле. Самые юные сирийские танцоры...

— Это всё просто, — с воодушевлением прервал его Ирод.

Рометальк возразил, что не всё так уж просто.

— Седьмой элемент — любовь девственницы. Девственницы, которую каждый из нас выберет и отведёт в ритуальный зал, будет нежно ласкать её и раздевать, показывая её интимную красоту богам, пока обнажённая девушка, трепеща в твоих руках от желания, не попросит познакомить её с любовью. С любовью, которую ты дашь ей, чтобы на тебя снизошла сила богов. Эта любовь должна охватить нас всех в одно и то же мгновение. И боги возрадуются, глядя на это.

Ирод ненадолго задумался и проговорил:

— Мы можем это устроить. И устроим.

И вот за закрытыми дверями, среди музыки, танцев и возлияний, в насыщенном благовониями воздухе, на вершине общего пьяного возбуждения царевичи-пленники, ещё запыхавшиеся от ритуального разгула, бросили девушек на подушках, поднялись и, обнявшись, обратились к богам древней формулой, повторяя за Рометальком каждое слово молитвы, чтобы вынудить богов удовлетворить просьбу: «Гай Цезарь Август — император».