— В конечном счёте, каждый должен желать себе судьбы Юлия Цезаря. Не ожидаешь и потому не защищаешься. Тот, кто тебя убьёт, умеет владеть оружием и знает, что не должен оплошать, поэтому быстро нанесёт верный удар. Одно мгновение, разящий клинок, леденящий холод, и никакой боли...

Он усмехнулся.

Его сын Гай смотрел на отца не дыша, так как знал от Залевка, что эти слова произнёс за ужином у своего друга Марка Лепида Юлий Цезарь накануне смерти.

Проехав по суше через Грецию и выполнив миссию на берегу Геллеспонта, римляне поплыли вдоль азиатского берега на юг к Эгейскому морю, где увидели маленький гористый островок. Моряки, собравшись у борта, молча его рассматривали.

Островок имел неприступные берега, там росли густые лиственные леса и возвышалась высокая гора, одиноко маячившая над морем.

— Это Самофракия, — объявил капитан.

Они приблизились к острову с севера. Море колыхалось под порывистым ветром, зелёные волны, пенясь, бились о скалы.

— На Самофракии нет никаких войск, — говорил Залевк, — но никто не осмеливается нападать на неё.

По древней суровой традиции на острове поклонялись кабирам, богам, прибывшим из далёких земель. На беотийском диалекте слово «кабиры» означало «могущественные». Их священные имена всплывали из тьмы времён: Аксиокерс, Кадмил — имена богов, неизвестные на других греческих островах. Эти боги помогали в войне и спасали от кораблекрушений, но они также представляли собой и тёмные силы, видевшие — а возможно, и направлявшие — будущее.

С гор сползали низкие тучи, и капитан заметил:

— Начинается прилив.

Но Германик велел подойти к острову:

— Хочу высадиться до темноты.

Залевк рассказал, что с этой горы во время осады Трои бог Посейдон гневно взирал на атаки греков. Потом указал на неприметное место на азиатском берегу:

— Троя находится вон там.

Капитан рассмеялся и с иронией заметил:

— У бога, видно, было действительно острое зрение, так как я ещё в юности поднимался на вершину горы, и наверняка даже орлы не разглядели бы оттуда поединка Ахилла с Гектором.

Но его моряки встревожились, так как он смеялся, говоря о богах.

Постепенно корабли приближались к чёрным циклопическим стенам необыкновенного древнего города Самофракии, где возвышалось массивное здание храма. Тем временем ветер усилился, и небо затянуло тучами. Гай не понимал, что может искать его отец на этом мрачном острове посреди моря, он видел, что всю дорогу отца не покидают тревожные мысли о Риме.

Капитан настаивал, что волнение на море усиливается и приближаться к Самофракии становится опасно.

— Кабиры не хотят, чтобы мы сходили на берег, — шептались моряки.

Но Германик всё равно велел попытаться пристать. Ему хотелось подняться в святилище, погрузиться в таинства очищения, выполнить ритуалы поклонения могущественным богам, воскурить фимиам у ног Ники — знаменитой статуи крылатой Победы, которую преподнёс один восточный царь, Деметрий Полиоркет, в благодарность за какую-то свою победу. В действительности же настойчивость дукса была лишь слабым противоядием от тревоги.

Гай с беспокойством думал, что между этим одиноким островом на закате и судьбой отца не может быть никакой связи. Но ветер, поднявшийся после смеха капитана, неумолимо гнал их в сторону, на опасные скалы, и моряки с трудом ему противостояли. На какое-то время показалось, что под килями кораблей движется какая-то текучая сила. Людей беспокоила недобрая слава острова и приближающийся вечер. В тот день им так и не удалось ступить на землю Самофракии.

Всю ночь корабли оставались во власти тёмного моря, бушующей стихии Посейдона, и люди не знали, куда во мраке несёт их Аквилон[14]. На рассвете вблизи показалась береговая линия, а потом, в тумане, заросшая сосняком гора.

— Гора Ида, — объявил Залевк.

Ветер успокоился, и по вздымавшемуся последними длинными волнами морю корабли направились к берегу. По заросшей дубами, кипарисами и тамарисками равнине текла река, в неё впадал журчащий по белым камешкам ручей.

— Симоэнт и Скамандр, — пояснил Залевк.

Гай, не двигаясь, смотрел на места, чьи названия придумал Гомер. Чуть подальше, под низкими облаками, с первыми короткими, как клинки, лучами солнца появилась протяжённая заброшенная стена. Залевк в волнении заключил:

— Вот это, на холме, и есть город, названный Троей.

По пустынной равнине перед стеной города, который когда-то осаждали в течение десяти лет, тянулось длинное-длинное стадо овец и брели пастухи с ивовыми прутьями — никаких диких коней.

— Это была последняя война, — сказал Залевк, — в которую оказались вовлечены боги, вплоть до того, что они сражались между собой. Но после той бойни они оставили нас наедине с нашим безумием.

Люди высадились на берег и пошли к городу, где возвышался храм Афины, богини воинственной и жестокой, единственной истинной победительницы. С крыши на двух цепях свешивался тяжёлый блестящий щит. Миф гласил, что его держал Ахилл на своём последнем поединке. Жрецы рассказали — они говорили на экзотическом певучем греческом, — что, завоевав Трою, греки увидели, какие потери они понесли, и, чтобы обмануть силы, преследовавшие город злым роком, оракул предложил дать ему новое имя. Городу дали имя Илион и вновь освятили, принеся человеческие жертвы — девственниц и взрослых пленников.

— Это магическое заклание оказалось бесполезным. После этого город опустошался и предавался огню семь раз. И всегда его отстраивали вновь.

Атмосфера Илиона спустя столько столетий всё ещё была горестной и несчастной: для всех рождённых этот город останется неумолимым символом войны. Германик сошёл туда, думая про себя, но не в силах сказать вслух, как ужасна военная слава. Он не отвечал сыновьям, заворожённым древней легендой, и взошёл на корабль в печали, не оборачиваясь. И наконец, сказал:

— Боги позволяют тебе узнать результат твоих дел, только когда они уже выполнены.

Взглянув на исчезающий вдали город, Германик вернулся к своим мыслям и заключил:

— Возможно, в землях, куда мы едем, мы сможем не пускать в ход легионы.

Они проплыли на юг вдоль изрезанного побережья провинции Азия и бросили якорь в порту знаменитого Эфеса. И тут все увидели, как бедный раб Залевк с уверенностью двинулся в город, хотя, казалось, не знал никого из местных жителей. Он вдруг спросил Германика:

— Хочешь пройти по улице, где, возможно, проходил Александр Македонский после победы на берегу Граника?

Тот сразу согласился, и грек повёл его к огромному храму на вершине холма, где поклонялись Артемиде, богине-девственнице, которая на голове держала лунный серп, а стопой давила змею. Пока кони медленным шагом поднимались по дороге, Залевк рассказал, что в ночь, когда родился Александр, какой-то безумец сжёг этот храм и великий жрец Мегабиз предрёк великие перемены.

— Поэтому Александр поднялся сюда со своим войском и оставил много золота на восстановление храма. Ему явилась богиня и сказала, что он завоюет великие пространства и построит тринадцать городов, носящих его имя: один на Аравийском море, другой на Евфрате, а также в Бактрии, Гиркании и землях Парфии. Последний, где его похоронят, будет построен на Ниле. Но богиня не сказала, что до постройки этих городов и до его смерти осталось всего несколько лет.

Скептический до дерзости капитан рассмеялся:

— У каждого греческого города свой бог.

Задетый за живое Залевк, спросил Гая:

— Хочешь увидеть лицо Сократа?

Мальчик в восторге закричал, что хочет. Они спустились по склону холма к гармонично расположенной вилле, должно быть видевшей лучшие времена. Её владелец, грубый торговец тканями, удивлённый и польщённый посещением важных римлян, распахнул дверь древней библиотеки, и все увидели, что полки здесь заполнены не папирусными свитками, а кусками крашеной ткани, самого дорогого бутойского льна. Устыдившись, торговец отодвинул товары и открыл перегородку, за которой находилась фреска, изображавшая сидящего человека.