Точно так же Гюго требовал помиловать полковника Луи Росселя, единственного офицера французской армии, примкнувшего к коммунарам. Но его расстреляли в ноябре 1871-го. Раздражение заступничеством Гюго за коммунаров проявилось в том, что в январе 1872 года он проиграл на выборах депутатов Национального собрания (через год после своего триумфального избрания). В феврале, после долгого перерыва, поэт увидел свою дочь, которая вернулась из Вест-Индии, точнее, её привезла с Барбадоса её чернокожая опекунша, мадам Баа, ставшая затем одной из любовниц поэта.
В начале 1872-го возобновилось представление «Рюи Блаза» в «Одеоне». В ходе репетиций и представлений (дававших превосходные сборы), которые посещал поэт, он познакомился с самой прославленной актрисой нового поколения — Сарой Бернар. Она отчаянно кокетничала с Гюго, который был на 42 года её старше. 11 июня он пригласил ведущих артистов «Одеона» на обед в ресторан Бребана в честь сотого спектакля «Рюи Блаз». И Гюго, и Сара Бернар были в ударе и ярко выступали. Однако случилась беда — директору «Одеона» Шарлю Шилли стало плохо, он потерял сознание, а на следующий день умер. Так смерть неотлучно преследовала Гюго.
Итогом страшных потрясений 1870—1871 годов стал сборник «Грозный год» — как привычно переводят на русский название с французского — «L’Année terrible». В нём Гюго хронологически описывает, довольно подробно, что происходило с ним и со страной с августа 1870-го по июль 1871 года. «Грозный год», соответственно, разделён на 12 частей, по числу месяцев — «Август», «Сентябрь» и т. д. Это его второй, после «Возмездий», опыт «ангажированной», собранной вместе поэзии.
В чём-то сборник получился даже более ярким и убедительным — переворот 2 декабря был трагедией для немногих во Франции, поражение же во Франко-прусской войне и кровавый финал Коммуны стали потрясением для всей страны.
Сюжеты для стихотворений подбрасывала сама жизнь, они о том, что происходило с поэтом, — вот он видит плавающие в Сене трупы пруссаков и пишет об этом. Вот Гюго отправляет письмо знакомой женщине из осаждённого Парижа, в котором выражает надежду на встречу в марте, «если нас не убьют в феврале». Бомба упала в монастыре Фельянтинок — и это поэт зарифмовал. Толпа штурмовала дом Гюго в Брюсселе — события этой драматической ночи переданы лаконично и не без иронии.
Впрочем, есть стихотворения в сборнике, написанные и не по личным впечатлениям, как, например, самое известное в СССР, где его включали во все антологии, «На баррикаде, посреди мостовой...». В нём Гюго после Гавроша вновь возвращается к мальчишке, сражающемуся на баррикадах. Поэт сравнивает своего персонажа с героем времён революции 1789 года Агриколем Виала. Исследователи полагают, кстати, что Виала и другой погибший в революцию мальчик — Жозеф Бара повлияли на создание образа Гавроша.
Большого отзвука «Грозный год» не вызвал — по свежим следам трудно получить отклик от читателей, которые только что пережили все эти ужасы и хотели бы побыстрее их забыть. Кроме того, сработал фактор политической пристрастности — призыв Гюго к милосердию и прощению плохо воспринимался в обществе, которое хотело мстить, а совершив кровавые преступления, желало их забыть.
Зато в русской литературе сборник породил прекрасные стихотворения у Николая Некрасова. 6 июня 1872 года, направляясь в Карабиху, поэт писал своей сестре Анне Буткевич: «В четверг [или] в пятницу — и то подождём для тебя — мы едем в Москву и потом в Карабиху. Я очень бы желал, чтоб ты ехала с нами. <...> Купим “L’Annee terrible” Виктора Гюго и будем перелагать в русские стихи дорогой». Его «Страшный год» (1870) был написан после чтения стихов Гюго и по их мотивам, и, кстати, оно более точно передаёт смысл названия. Приведём его целиком:
Страшный год! Газетное витийство
И резня, проклятая резня!
Впечатленья крови и убийства,
Вы вконец измучили меня!
О любовь! — где все твои усилья?
Разум! — где плоды твоих трудов?
Жадный пир злодейства и насилья,
Торжество картечи и штыков!
Этот год готовит и для внуков
Семена раздора и войны.
В мире нет святых и кротких звуков,
Нет любви, свободы, тишины!
Где вражда, где трусость роковая,
Мстящая — купаются в крови,
Стон стоит над миром не смолкая;
Только ты, поэзия святая,
Ты молчишь, дочь счастья и любви!
Голос твой, увы, бессилен ныне!
Сгибнет он, не нужный никому,
Как цветок, потерянный в пустыне,
Как звезда, упавшая во тьму.
Прочь, о, прочь! сомненья роковые,
Как прийти могли вы на уста?
Верю, есть ещё сердца живые,
Для кого поэзия свята.
Но гремел, когда они родились,
Тот же гром, ручьями кровь лила;
Эти души кроткие смутились
И, как птицы в бурю, притаились
В ожиданье света и тепла.
Окончание стихотворения перекликается с концовкой «Ночи в Брюсселе» Гюго — «Непроницаемая тишина воцарилась, полная ненависти, / Посреди этого мрачного насилия; / И я слышу — вдалеке поёт соловей».
Второе стихотворение, родившееся у Некрасова, это —
Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие,
За несчастный народ вопиявшие,
Но разнузданы страсти жестокие.
Вихорь злобы и бешенства носится
Над тобою, страна безответная.
Всё живое, всё доброе косится.
Слышно только, о ночь безрассветная,
Среди мрака, тобою разлитого,
Как враги, торжествуя, скликаются,
Как на труп великана убитого
Кровожадные птицы слетаются,
Ядовитые гады сползаются!
Оба стиха достаточно точно передают дух и настроение сборника Гюго, его образность. Казалось бы — трудно найти поэтов, более различающихся между собой, чем Гюго и Некрасов, но при сопоставлении их гражданских стихотворений неожиданно видны очевидные совпадения. У обоих стихи не превращаются в чистую риторику благодаря меткой детали и чёткой афористичности.
С 10 августа 1872 года по 30 июля 1873-го, почти год, он вместе с Жюльеттой Друэ провёл на Гернси, приходя в себя от бурных двух лет после возвращения из изгнания. На острове он работал над своим последним романом, а также писал стихи. После этого он возвращался на Гернси на неделю с 20 по 27 апреля в 1875 году и на четыре месяца в 1878-м — с 5 июля по 9 ноября.
Несмотря на свой преклонный возраст, Гюго не сидел безвыездно в Париже, а посещал курорты. Так, в 1879, 1880 и 1882 годах он приезжал погостить в приморский курорт Вёль в Нормандии, где имел дом Поль Мерис. Стоит заметить, что в те годы Вёль стал излюбленным местечком для колонии русских художников во Франции. Здесь живали Алексей Боголюбов, Илья Репин, Василий Поленов, Константин Савицкий, Алексей Харламов, Карл Гун.