Оба мужчины достигли ворот, насквозь промокнув от дождя и пота и пыхтя как кузнечные мехи. Тут уже собралось около дюжины обитателей ближайших домов, что и понятно: люди из внешнего мира не баловали Фаунт-Ройал своими визитами. Наверху вышки Малькольм Дженнингс перестал дергать веревку колокола, а двое других сторожей – Исай Полинг и Джеймс Рид – уже приготовились поднять запорное бревно и отворить ворота.

– Стойте-стойте! – крикнул Бидвелл, проталкиваясь через группу зевак. – Да пропустите же!

Подойдя к воротам, он почувствовал, что весь дрожит от нетерпения. Задрав голову, он обратился к Дженнингсу на верхней площадке, к которой вела пятнадцатифутовая лестница.

– Это белые?

– Да, сэр, – ответил Дженнингс. Этот замухрышка с вечно всклокоченными темными волосами имел во рту от силы пяток зубов, зато его глаза могли поспорить в зоркости с ястребиными. – Их двое. Я о том, что они… вроде как белые.

Бидвелла озадачило это «вроде как», но он не желал мешкать в столь ответственный момент.

– Отлично! – сказал он и обернулся к Полингу и Риду. – Открывайте!

Запорное бревно было вынуто из пазов. Затем Рид ухватился за две скобы на краях створок, потянул их на себя и открыл ворота.

Бидвелл шагнул вперед, заранее раскрывая объятия для своего спасителя. Но уже в следующий миг он замер, прервав этот гостеприимный жест.

Перед ним стояли двое: полнотелый лысый мужчина и тощий юнец с коротко стриженными черными волосами. Никто из них не походил на того человека, которого он надеялся поприветствовать.

Предположительно, оба были белыми, хотя судить наверняка не позволяла обильно покрывавшая их грязь. Тот, что крупнее и старше, был в дорожном сюртуке, изначальный черный цвет которого местами проглядывал сквозь рыжую глину. Он был бос, демонстрируя замызганные худые лодыжки. Все одеяние младшего составляло лишь подобие ночной рубашки, в которой он, похоже, катался по земле. Зато он имел башмаки, пусть и самого жалкого вида.

Дворняги, донельзя возбужденные всем происходящим, сразу начали рычать и возбужденно облаивать двух пришельцев, которые ошеломленно озирались, словно им был непривычен вид нормально одетых людей.

– Нищие бродяги, – вынес заключение Бидвелл тихим, но таящим в себе угрозу голосом.

Он слышал раскаты грома над лесом, и в них ему почудился рокочущий насмешливый хохот Господа. Поднятые для объятий руки плетьми упали к бокам.

– Они прислали мне каких-то бродяг, – молвил он уже громче и рассмеялся за компанию с Господом. Сперва вполголоса, а затем в полную силу.

Хриплый безудержный хохот рвался наружу, раздирая глотку и заставляя слезиться глаза, и как бы ни хотел – как бы ни старался – остановить это Бидвелл, он контролировал свой хохот не более, чем может самовольно остановиться запущенный сорванцами волчок.

– Бродяги! – выдавил он сквозь смех. – Я… так… бежал… чтобы… встретить бродяг!

– Сэр! – заговорил старший из пришельцев и сделал шаг вперед босыми ногами; при этом его чумазое лицо исказилось от гнева. – Сэр!

Бидвелл покачал головой, продолжая смеяться уже навзрыд, и небрежно отмахнулся от приблудного попрошайки.

Айзек Вудворд сделал глубокий вдох. Как будто ему было мало этой адской ночи, так теперь еще его терпение взялся испытывать какой-то расфуфыренный наглец. И это терпение лопнуло.

– Сэр!! – взревел он своим особым, «судейским» голосом, настолько громким и резким, что на пару секунд заткнулись пасти даже у собачьего хора. – Я мировой судья Вудворд, прибывший к вам из Чарльз-Тауна!

Бидвелл это услышал, и последний, остаточный смешок застрял у него в горле, после чего он потрясенно воззрился на полуголое грязное пугало, вдруг объявившее себя мировым судьей.

Единственной мыслью, вонзившейся в мозг Бидвелла подобно жалу шершня, была недавно услышанная фраза: «А если все же пришлют, то какого-нибудь психа из тамошней богадельни!»

Он услышал собственный стон словно со стороны. Его веки затрепетали. Весь этот мир – беспрестанные ливни, грохочущий глас Божий, зеленые дебри за оградой поселка, бродяги и судьи, садовые вредители, разруха и гибель, накрывшие город своей хищной тенью, – закружился перед его взором. Он попятился, пытаясь найти какую-нибудь опору.

Но опереться было не на что. Тогда Бидвелл рухнул навзничь посреди улицы Гармонии; холодный серый туман заполнил его голову, и он погрузился в забытье.

В дверь постучали.

– Господин судья, мистер Бидвелл велел передать вам, что гости уже прибывают.

– Сейчас буду, – ответил Вудворд, распознав экономку по шотландскому акценту.

Вдруг вспомнилось, что когда он услышал стук в дверь в предыдущий раз, его чуть не отправили на тот свет. Сама мысль о том, что подлый душегуб может прямо сейчас щеголять в его золоченом камзоле, была невыносимой, и судья, разволновавшись, никак не мог справиться с пуговицами только что надетой чистой голубой рубашки.

– Чтоб тебя! – сказал он своему отражению в овальном зеркале на стене.

– Сэр? – донесся из-за двери голос миссис Неттлз.

– Я сказал, что сейчас приду! – повторил он громче.

Она ответила: «Да, сэр» – и тяжелой поступью проследовала по коридору в сторону комнаты Мэтью.

Вудворд наконец-то застегнул рубашку, коротковатую в рукавах и слишком туго обхватившую его объемистый живот. Эта рубашка и другие вещи – бриджи, камзолы, чулки и башмаки – были подобраны для них с Мэтью любезным хозяином, когда тот очнулся от обморока и узнал об обстоятельствах пропажи их личных вещей. Как только Бидвелл понял, что до его желанной цели уже рукой подать, он с величайшей готовностью предоставил в их распоряжение две комнаты в своем особняке, а также раздобыл приблизительно подходящую по размерам одежду и позаботился о таких вещах, как хорошо направленные бритвы и горячая вода для мытья. Вудворд боялся, что никогда не сможет полностью соскрести с себя всю эту грязь, однако ее остатки все же были удалены посредством жесткой мочалки и долгих монотонных усилий.

Еще до рубашки он облачился в черные бриджи – также тесноватые, но в целом сносные, – белые чулки и черные тупоносые башмаки. Последним был надет жемчужно-серый шелковый камзол из личного гардероба Бидвелла. Судья еще раз осмотрел свое лицо в зеркале, сетуя на то, что вынужден предстать перед новыми людьми в таком виде: с голым пятнистым черепом. Но парик был слишком личной деталью наряда, чтобы даже думать о его заимствовании у посторонних. Пусть уж будет как есть. Ладно хоть голова на плечах сохранилась. По правде говоря, он бы куда охотнее проспал весь этот вечер, вместо того чтобы играть роль почетного гостя на званом ужине Бидвелла. Он еще не восстановил свои силы, хотя урвал часа три сна после ванны – достаточно, чтобы продержаться до той минуты, когда он вновь сможет растянуться на этой прекрасной кровати с мягкой пуховой периной и четырьмя столбиками по углам.

Напоследок он открыл рот и проверил состояние зубов. В горле слегка свербило, но с этим вполне мог справиться добрый глоток рома. И вот наконец, благоухая сандаловым мылом и лимонным лосьоном после бритья, он открыл дверь своей просторной комнаты и вышел в освещенный свечами коридор.

На первом этаже, ориентируясь по звуку голосов, он проследовал в отделанную деревянными панелями комнату рядом с вестибюлем главного входа. Ее уже подготовили для общения гостей перед трапезой: сдвинули к стенам стулья и прочую мебель, освобождая центр комнаты, а в белокаменном камине очень кстати развели огонь, ибо к вечеру непрерывный дождь дополнился похолоданием. Под потолком висела люстра из оленьих рогов, меж кончиков которых горела дюжина свечей. Бидвелл был уже здесь: в новом парике, размерами не уступающем прежнему, и бархатном костюме цвета темного портвейна. Он стоя беседовал с двумя джентльменами, а при виде Вудворда прервал разговор словами:

– А вот и наш мировой судья! Как отдохнули, сэр?