– Ступай в дом, – сказал он девчонке. – Я сам занесу остальное.

Она не сдвинулась с места. Мэтью предположил, что она так и будет стоять, пока ее не подстегнет очередной окрик Шоукомба.

Впрочем, это была не его забота. Он втащил сундук на крыльцо и, прежде чем перенести его через порог, в последний раз оглянулся. Теперь девчонка распрямилась, запрокинула голову, широко развела руки и, зажмурившись, ловила открытым ртом дождевые капли. И он подумал: может быть, при всем ее безумии, она таким манером пытается смыть запах Шоукомба со своей кожи.

– Весьма досадное упущение, – сказал Айзек Вудворд после того, как Мэтью заглянул под жалкое подобие кровати с соломенным тюфяком и не обнаружил ночного горшка. – Уверен, они просто недоглядели.

Мэтью уныло качнул головой:

– Я ожидал чего-то более приличного. Даже на сеновале мы смогли бы устроиться лучше.

– Как-нибудь и здесь переживем одну ночевку. – Вудворд повел подбородком в сторону единственного окошка, в закрытый ставень которого настойчиво стучался дождь. – А могли бы и не пережить эту ночь, отправься мы дальше в такую погоду. Так что нам грех жаловаться, Мэтью.

Засим Вудворд вернулся к процессу переодевания. Открыв сундук, он поочередно выудил оттуда свежую льняную рубашку, чистые чулки и светло-серые бриджи, аккуратно раскладывая все это поперек постели и следя, чтобы материя не зацепилась за какой-нибудь гвоздь или щепку. Сундук Мэтью также был открыт, и чистая одежда лежала наготове. Одно из правил Вудворда гласило: независимо от их местонахождения и прочих обстоятельств, к трапезе они всегда должны выходить одетыми как цивилизованные люди. Мэтью не видел особого смысла в том, чтобы всякий раз наряжаться этаким кардиналом – особенно перед каким-нибудь скудным ужином, – однако он мог понять Вудворда, без соблюдения таких условностей не ощущавшего себя достойным членом общества.

Вудворд взял подставку для париков и водрузил ее на низкий столик, наряду с кроватью и сосновым стулом составлявший всю меблировку комнаты. Затем на эту круглую болванку был надет один из трех его париков: нейтрального каштанового цвета, с буклями почти до плеч. Далее, при свете чадящей свечи в кованом потолочном подсвечнике, Вудворд приступил к осмотру своей лысины в зеркальце с серебряной оправой, проделавшем вместе с ним путешествие из самой Англии. Его белый череп был испещрен красноватыми пигментными пятнами, каковое зрелище всегда очень расстраивало Вудворда. Уши были опушены жидкой седой порослью. Он разглядывал свои возрастные пятна, стоя посреди комнаты в нижнем белье; круглое брюшко нависало над поясом подштанников, бледные ноги были тощими, как у цапли. Послышался тихий горестный вздох.

– Годы… – промолвил он. – Годы не щадят никого. Всякий раз, глядя в это зеркало, я нахожу новые поводы для огорчения. Береги свою молодость, Мэтью. Это величайшая ценность.

– Да, сэр.

Ответ прозвучал по-будничному невыразительно. Эта тема была далеко не новой для Мэтью, ибо Вудворд нередко впадал в лирику, рассуждая о печальных признаках старения. Мэтью начал надевать через голову чистую белую рубашку.

– А ведь когда-то я был хорош собой, – продолжил Вудворд. – Я был красив. – Он повернул зеркало под другим углом, исследуя возрастные пятна. – Красив и тщеславен. А сейчас осталось только тщеславие, увы.

Он пригляделся. Кажется, пятен стало больше с тех пор, как он их в последний раз пересчитывал. Да, определенно больше. Значит, больше и напоминаний о бренности бытия, об отведенном ему времени, утекающем, как вода из худого ведра. Резким движением он убрал зеркало в сторону.

– Сдаю помаленьку, не так ли? – обратился он к Мэтью с еле заметной улыбкой. – Можешь не отвечать. Сегодня обойдемся без самообличений. Эх, где моя былая гордость?

Он снова полез в сундук и на сей раз – с превеликой осторожностью и даже благоговением – извлек оттуда камзол. Но отнюдь не простой камзол. Темно-коричневый – цвета густого французского шоколада, – с подкладкой из превосходного черного шелка. Он был украшен тонкими полосками золотой тесьмы, которая заблестела отраженным светом, когда Вудворд расправил камзол, двумя руками подняв его перед собой. Такая же тесьма обрамляла два небольших полускрытых кармана, а все пять пуговиц были вырезаны из слоновой кости, которая с течением лет приобрела грязновато-желтый оттенок, но все же оставалась благородной слоновой костью. Замечательный наряд, реликвия из прошлой жизни Вудворда. Впоследствии бывали дни, когда его рацион состоял только из сухарей и диких ягод, когда в его кладовой – как и в его карманах – гулял ветер, но и тогда ему даже в голову не приходило продать камзол на рынке Чарльз-Тауна, хотя за него можно было бы выручить весьма приличную сумму. Эта вещь напоминала о его прежнем статусе состоятельного джентльмена, и Вудворду не раз случалось засыпать, прижимая к груди камзол как будто в надежде, что тот навеет сны о более счастливых лондонских временах.

Прямо над хижиной грянул раскат грома. Мэтью обнаружил протечку в одном из углов комнаты: вода сбегала по неотесанным бревнам и лужицей скапливалась на полу. Он также заметил тут и там крысиный помет и по размерам кучек предположил, что местные грызуны могут быть даже крупнее своих городских сородичей. Посему он решил попросить у Шоукомба дополнительную свечку и держать ее под рукой; а вздремнуть, если это удастся вообще, можно будет и сидя.

Пока Мэтью облачался в темно-синие брюки и черный сюртук, Вудворд натянул чулки, серые бриджи – несколько жавшие в поясе – и белую рубашку. Затем сунул ноги в сапоги, по возможности очищенные от грязи, после чего надел и застегнул свой драгоценный камзол. Настал черед парика, затем подправленного перед ручным зеркальцем. Вудворд ощупал лицо, проверяя, насколько чисто он побрился над тазиком с дождевой водой, которую Шоукомб принес им для умывания. Последним предметом одежды был бежевый сюртук – порядком измятый, но стойко перенесший не одно путешествие. Мэтью пригладил щеткой непокорный ежик черных волос, и наконец оба гостя были готовы к встрече с хозяином.

– Входите и располагайтесь! – возгласил Шоукомб, когда Вудворд и Мэтью показались в дверях общего зала.

Дыма здесь не поубавилось, – напротив, он стал еще более густым и едким. Сумрак отчасти рассеивался несколькими свечами, а перед очагом Мод и девчонка суетились у булькающего котла, подвешенного на крюке над багровыми углями. Шоукомб стоял посреди комнаты с объемистой деревянной кружкой рома в руке; другой рукой он сделал жест, приглашающий постояльцев к столу. По тому, как он сохранял – точнее, пытался сохранить – равновесие, было видно, что напиток уже возымел свое действие. Он оглядел вошедших и громко, с нарастающей силой, присвистнул.

– Боже, харкни в короля, это что, всамделишное золото?

Вудворд не успел податься назад, и грязная пятерня трактирщика, дотянувшись до камзола, заскользила по золотой тесьме.

– И сукнецо первостатейное! Эй, Мод, ты только глянь! Да он весь разодет в золото, ты хоть раз видала такое?

Старуха – чье лицо при свете очага напоминало маску из растрескавшейся глины, отчасти прикрытую длинными белыми космами, – оглянулась через плечо и издала ряд звуков, которые могли быть как невнятной репликой, так и просто сиплым клекотом. После этого она вернулась к своему занятию, помешивая варево и бормоча какие-то распоряжения или упреки в адрес девушки.

– Да вы важные птицы, как я погляжу! – заявил Шоукомб с широкой ухмылкой, которая напрашивалась на сравнение с рваной раной от удара тесаком. – Золотой павлин и черный дрозд, ни дать ни взять! – Он выдвинул стул из-за ближайшего стола. – Садитесь и расправляйте свои перышки!

Вудворд, чье достоинство было задето этой выходкой, взял другой стул и опустился на него со всем аристократическим изяществом, на какое только был способен. Мэтью садиться не стал и, глядя в лицо Шоукомбу, произнес: